М. Новоселов - Иван Васильевич Бабушкин

Якутский исправник, объявивший Ивану Васильевичу под расписку распоряжение губернатора о «немедленном выезде к месту жительства на все время ссылки в г. Верхоянск», также предложил «озаботиться на свой счет обеспечением себя продовольствием в дальнейшем пути следования». Ссыльному выдали 15 рублей казенного пособия «для приобретения необходимых вещей и питания».

Однако губернаторское распоряжение не так-то легко было выполнить: жестокие морозы чередовались со свирепой пургой, когда нечего было и думать о немедленном выезде в Верхоянск.

Бабушкин пробыл в Якутске около трех недель, запасаясь самыми необходимыми для предстоящей тяжелой дороги предметами. Надо было купить не только теплую одежду, в которой можно выдержать езду на лошадях при полярном морозе, но заготовить и провизию, так как на воем пути от Якутска до Верхоянска нельзя достать ни крошки хлеба. Приходилось везти с собой месячный запас продовольствия.

Иван Васильевич израсходовал почти все свои скудные средства. Он купил кухлянку, торбасы — местную мягкую якутскую обувь — и переметную — суму, в которую необходимо было сложить все вещи. Последние деньги пошли на покупку меховых чулок и одеяла. Якутские товарищи-ссыльные предупредили, что без них легко простудиться насмерть или отморозить ноги. Из продуктов пришлось взять е собою только несколько караваев хлеба, мешочек сухарей и замороженные «круги» щей. Каждый путник из. Якутска на север обязательно вез несколько таких «кругов»: щи быстро застывали на морозе и могли выдержать дальнюю — дорогу.

14 января 1904 года на десяти санях тронулась в Верхоянск партия» ссыльных. Низкорослые, выносливые и крепкие якутские лошади местной забайкальской породы, называемые бурятками, вздрагивали от сильного мороза. Около трехсот верст предстояло проехать на лошадях, а затем пересесть на оленей, запряженных в нарты.

В начале обоза разместились ссыльные, замыкали его сани, на которых везли продукты. Конвоировали ссыльных лишь четверо казаков:, якутское начальство мало опасалось побегов ссыльных, так как летом непроходимые горы, тундры и болота служили охраной более надежной, чем высокие: тюремные стены. Зимой же побег почти невозможен: ссыльные, неминуемо были бы замечены на единственной дороге от станка к станку, и тогда их нагнали бы высланные в поганю из Якутска казаки. Исправник перед отправкой ссыльных в Верхоянск сказал с циничной откровенностью что «в здешних местах вместо тюремных стен есть вещи понадежнее — мороз в 60° да горные кряжи, в которых не то что человек, а и медведь пропадет без всякого следа…»

На сотни километров расстилалась укрытая снегом, угрюмая, безлюдная местность. На больших перегонах кое-где встречались поварни.

Чем дальше ехали, тем сильнее мороз давал себя чувствовать. На якутских станциях, пока происходила смена лошадей, ссыльные старались отогреться горячим чаем.

На одной из станций лошадей заменили оленями, а тяжелые сани — легкими нартами. Быстро бегут олени по снежной пустыне. Все ближе и ближе ледяная тюрьма.

Ссыльные, жестоко страдая от морозов, достигавших пятидесяти градусов, с нетерпением всматривались вдаль, не появится ли станция Но станции стали попадаться реже, а вид их наводил тоску и уныние. Это были уже не деревянные избы, какие встречались вначале пути, а одиноко стоящие якутские юрты, еле заметные на фоне снежного покрова среди низкорослого, чахлого леса.

Путь пролегал нередко по руслам замерзших рек. Приходилось ехать по наледи — тонкому ледяному слою, который образовался на реке от выступившей в сильный мороз поверх льда воды. Спускались в пади. В падях — сплошные болота, в зимнюю пору покрытые льдом.

На границе Верхоянского округа, почти на высшей точке перевала, на высоте около тысячи трехсот метров, было особенно пустынно. И каждый невольно (в последний, быть может, раз!) оглядывался назад, на теснившиеся горы, скрывавшие дорогу на родину. На пути изредка попадались небольшие деревянные ограды, за которыми на нескольких камнях лежали жертвоприношения якутов «духу обо», по их верованию охранявшему перевал и строго наказывавшему путников, осмелившихся пройти мимо, не положив на камни жертвы. Зачастую здесь валялись трупы собак, зайцев, лисиц и даже лошадей.

Дальше дорога оказалась еще непроходимее, а местность — глуше и мрачнее/Местами появлялись глубокие трещины: живое свидетельство могущества хозяина здешних гор и падей — мороза; в суровые бесснежные зимы земля не выдерживает шестидесяти— шестидесятипятиградусных морозов и трескается. Эти трещины, достигающие иногда нескольких метров глубины, остаются и летом. Поэтому на обнаженных отрогах гор, обдуваемых пронизывающим до мозга костей ветром, то и дело встречались следы господства мороза.

С каждым днем изнурительного пути силы ссыльных убывали; даже конвойные, привычные к длительным поездкам в жгучие якутские морозы, заметно устали. Чаще и чаще партия делала дневки на поварнях; целыми сутками отлеживались на голом, промерзшем полу, укутавшись в заячьи одеяла. И лишь ровно через месяц после отправки из Якутска, 13 февраля 1904 года, на одной из долин зачернелись неясные контуры строений. Синий дымок, столбом подымавшийся к безоблачному небу, и лай собак указывали на близкое жилье.

— Что надо? — спросил Бабушкин.

Стук повторился с той же силой. Иван Васильевич снял задвижку, и в облаке холодного воздуха в юрту ввалился высокий, сильно навеселе казак.

— Я… мне велено… как я есть наблюдающий, так, значит… — забормотал он, для верности уцепившись огромной рукой за притолоку двери.

— Снимите шапку! — резко произнес Бабушкин. — Вы не в полицейском управлении!

Казак опешил. Он даже наклонился, желая поближе взглянуть на этого в сравнении с ним слабого, худощавого ссыльного.

— Ка-ак?.. Ты смеешь мне… начальству своему?.. — видимо, копируя манеру исправника разговаривать с политическими ссыльными, начал было казак.

Бабушкин выхватил из огня раскаленные щипцы и решительно шагнул к непрошенному гостю:

— Снять шапку И не тыкать! Или я сам ее сниму вместе с вашими усами!

Щипцы поднялись вровень с лицом «явного наблюдателя». Казак попятился от этой неожиданности и, ударившись спиной о дверь, вылетел из юрты.

Бабушкин запер дверь и продолжал свою работу, спокойно прислушиваясь к ругани и крикам бушевавшего на морозе казака, который угрожал «стереть с лица земли» непокорного ссыльного. Так как день был праздничный и исправника в полицейском управлении не было, то полупьяный казак ограничился тысячами проклятий и угроз, не решившись, однако, вновь войти в юрту.