М. Новоселов - Иван Васильевич Бабушкин

— Василий! Дружище!..

Это был старый друг — В. А. Шелгунов. Дверь была плотно закрыта, приезжий сидел у столика, и Иван Васильевич радостно говорил:

— Каждый год встречаемся!.. И все в новых условиях!..

Шелгунов отозвался так же оживленно:

— Ив разных городах!..

Он приехал в Петербург из Баку, где работал по транспортировке ленинской «Искры», и прежде всего решил разыскать своего товарища и друга. Пришлось немало поплутать по петербургским улицам, чтобы не «привести хвоста»: как опытный конспиратор, Шелгунов с полудня исходил и изъездил, чуть ли не половину столицы, стараясь ввести в заблуждение шпиков, если они увязались за ним на вокзале. Но ничего подозрительного он не заметил и теперь глубоко и легко перевел дух, сидя рядом со своим другом.

— Как же, как же, прежде всего, застраховаться пришел: мало ли что с нашим братом, перекати-поле, случиться может!.. — шутил он.

— Да нет, я людей-то не страхую, от огня вот дом или фабрику в обществе «Саламандра» могу застраховать! — таким же тоном отвечал ему «страховой агент».

— Ну, несгораемого теперь мало что на свете осталось! Особенно из фабрик! — многозначительно произнес гость.

И друзья, пока Прасковья Никитична хлопотала для дорогого гостя о еде и чае, начали оживленно обмениваться новостями. Шелгунов спрашивал Бабушкина о положении на петербургских фабриках и заводах, об успехах пропаганды ленинской «Искры», а Бабушкин живо интересовался революционной борьбой на Кавказе.

— …Друзья проговорили до поздней ночи, и все еще оставалось так много интересного, не обсужденного и крайне важного.

— Знаешь что? — сказал хозяин. — Давай устроим на днях маленькую дружескую беседу: отпразднуем твой приезд да, кстати, и день моего рождения: ведь третьего января мне тридцать лет стукнуло!

— Давай, Ваня! — охотно согласился гость. — В кои-то веки мы с тобой опять по душам разговариваем, как будто опять в кружке на Шлиссельбургском тракте.

Встречу свою друзья предполагали отпраздновать через день. Прасковья Никитична хотела похлопотать по хозяйству, чтобы угостить Шелгунова — старого петербуржца — хорошим копченым сигом и миногами. А Бабушкин, обычно цельте дни, до самой ночи, или работавший в каком-нибудь районном комитете искровцев, или проводивший беседу в рабочем кружке при заводе, думал уже с шести часов вечера быть у себя на квартире. Шелгунов первые два-три дня не должен был выходить на улицу: следовало проверить, утерян ли его след бакинскими шпиками, если они все-таки сумели проведать об его отъезде из Баку, выследить в поезде и на вокзале «передать» под наблюдение петербургским ищейкам — филерам.

…Ярко горела лампа в этот памятный Бабушкину вечер. Друзья сидели за столом и вновь и вновь вспоминали прошедшее. Прасковья Никитична уложила дочку в кроватку и присоединилась к ним. Иван Васильевич рассказывал своему другу, как он в Екатеринославе печатал листовки, как Прасковья Никитична помогала в распространении их; Шелгунов, поглаживая уже седеющую бороду, с одобрением смотрел на молчавшую Прасковью Никитичну.

— Да, брат, это хорошо! Это очень хорошо: жена — товарищ! — сказал он.

Внезапно в сенях загремели чьи-то тяжелые шаги, упали предусмотрительно положенные перед дверями крест-накрест половая щетка и рубель.

Бабушкин вскочил и подошел к двери. Но она уже распахнулась от ударов. На пороге появились жандармский подполковник, полицейский пристав, городовые, дворники.

— Попрошу всех оставаться на своих местах! — любезным, но в то же время угрожающим тоном заявил жандарм и добавил: — Господин пристав, потрудитесь приступить.

Обыском руководил отдельного корпуса жандармов подполковник Рыковский. Он явился во главе целого отряда. Пристав старательно выстукивал стены, подоконники, приказал даже вскрыть пол в тесной кухне, стараясь отыскать тайник. Каждую книгу, каждую бумагу жандармы старательно рассмотрели, занумеровали и приложили в качестве вещественного доказательства к протоколу обыска. Налет полиции совпал с приездом Шелгунова случайно: жандармы уже с месяц через дворников следили за квартирой «страхового агента Шубенко». Рыковский, не торопясь, писал протокол, отметив в графе 17-й «Что обнаружено по обыску»:

«17 экземпляров разных нелегальных брошюр, гектографированное воззвание «Царь в Курске», подушечка с синей краской, пузырек с бесцветной жидкостью, вылитой Бабушкиным во время обыска, копировальная и чистая писчая и почтовая бумага с конвертами».

Бесцветной жидкостью Бабушкин писал своим товарищам в Лондон, Самару, Москву и поэтому постарался вылить ее, воспользовавшись тем, что в первые минуты обыска жандармы сосредоточили свое внимание на книгах. Рыковский, заметив это, запретил Ивану Васильевичу и его другу переходить с места на место, в особенности переговариваться между собой. Он приказал городовым и дворникам не спускать глаз с арестованных.

Обыск начался около полуночи и продолжался до утра.

— Одеваться! — скомандовал Рыковский, тыча пальцем в Бабушкина, его жену, Шелгунова и даже в маленькую кроватку, в которой спал ребенок.

Почти на рассвете арестованных вывели на улицу, где уже дожидалась тюремная карета. Словно чувствуя, что он видит жену и дочь в последний раз, Иван Васильевич всматривался в лицо Прасковьи Никитичны, безмолвно сидевшей в карете рядом с ним и охватившей обеими руками закутанного в одеяло ребенка. Напуганная шумом обыска, грубо разбуженная, девочка тихо плакала… Украдкой удалось Ивану Васильевичу в последний раз пожать руку старому другу— Шелгунову, и карета остановилась у ворот дома предварительного заключения. Арестованных немедленно разлучили:

Бабушкина посадили в одиночку, а его жену и Шелгунова отправили в другие камеры. И — уже третий раз в жизни ленинского ученика — потянулись мучительные дни, недели и месяцы тюремного заключения…

Стерегли Бабушкина на этот раз исключительна строго: власти боялись побега «государственного преступника».

14 января начальник Петербургского губернского жандармского управления составил подробные «Сведения о лице, привлеченном к дознанию в качестве обвиняемого по делу о «С.-Петербургском Комитете Российской социал-демократической партии» Бабушкине. Иване Васильеве». В этих «сведениях» жандармы постарались перечислить все дела особого отдела департамента полиции, в которых хранились материалы о революционной деятельности И. В. Бабушкина. Характерны ответы на 18-й и 19-й вопросы — о «месте воспитания» и на «чей счет воспитывался»: «Около трех лет учился грамоте в земской школе на родине и в 1894 г. посещал воскресную техническую школу в С.-Петербурге. Воспитывался бесплатно».