Покоряя Эверест - Джордж Мэллори
О других опасностях необходимо сказать больше, поскольку они существенно влияют на организацию любого восхождения на гору. Я напомню всем, как упадок сил у Морсхеда поставил под угрозу наш план спуска. Тут, конечно, не может быть сомнений в решимости самого Морсхеда: его товарищи не испытывают к нему ничего, кроме сочувствия и признательности за его необычайную храбрость. Причины его недомогания остались неясны. Его сердце не пострадало. Возможно, это было связано с обезвоживанием из-за недостатка жидкой пищи. Во время старта с Северного седла Морсхед казался здоровее остальных, и его изнеможение для всех нас стало полной неожиданностью. И в связи с этим я думаю, что будущий отряд должен учитывать, что нечто подобное может случиться с любым из них. На большой высоте даже сильнейшего может сразить ужасная мышечная слабость, и он не сможет восстановить силы там, наверху. Опасность в таком случае вряд ли можно переоценить: все расчеты времени собьются, и над отрядом нависнет серьезная угроза встретить ночь вне лагеря, возможно даже, на высоте около 27 000 футов[362]. Единственная действенная мера предосторожности на такой случай – иметь в запасе еще одну, резервную группу в лагере, откуда стартовали первые альпинисты. Еще одна опасность, которую я упоминал и в прошлом году, касается носильщиков. Следует помнить, что, хотя они и весьма деятельны, они не профессиональные альпинисты. При благоприятных условиях они, вероятно, смогли бы самостоятельно спуститься, скажем, с высоты 26 000 футов[363] без серьезных инцидентов. Но даже при хороших условиях это вредная практика: они склонны идти вразброд и даже не догадаются присматривать друг за другом. К тому же они не любят использовать веревку. Но на изрезанном расселинами Северном седле для подстраховки необходимо использовать веревку, да и условия не всегда благоприятны. Поэтому нужно взять за правило, чтобы кто-то сопровождал носильщиков, даже если путь уже проложен и доступен. И это опять же говорит в пользу расширения личного состава: гораздо большее количество участников будет эффективнее действовать как минимум на высоте до 25 000 футов[364].
Далее можно сказать (хотя это должно быть очевидно любому альпинисту), что на больших высотах человек тратит все силы на одно лишь восхождение, доходя до предела своей выносливости. Резерва на экстренный случай остается крайне мало, хотя я и рад сказать, что в непредвиденных ситуациях при описанном мной подъеме его все же хватило. Не будет преувеличением утверждать, что все опасности, вызванные ошибками при восхождении, на Эвересте неизмеримо серьезнее, чем, к примеру, на Монблане или Маттерхорне.
Опять же, нельзя недооценивать, как сильно возрастает суммарное воздействие всех этих опасностей при плохой погоде. Отряд, где один человек вышел из строя; отряд, перешедший ту невидимую черту, за которой слабость перерастает в угрозу; группа носильщиков, отправленных без проложенного пути и не умеющих ориентироваться по компасу или обнаруживших, что путь на крутом склоне ниже Северного седла занесло свежевыпавшим снегом… Все эти люди окажутся в серьезнейшей опасности, если на Эвересте начнут бушевать ветра. И если в целом рассматривать нашу задачу в свете погодных условий, с которыми мы столкнулись в этом году, то не стоит предаваться оптимизму. Мало того, что дату прихода муссонов сложно спрогнозировать – а в 1922 году они, как известно, наступили рано, – так и до них условия не обнадеживали. У погоды был дурной нрав; она поставила нас перед дилеммой: либо мы отведаем вкус муссонов и угрозу снегопадов (напомню, что снег шел, даже когда мы разбили лагерь на высоте 25 000 футов), либо мы встретим злейшего врага – северо-западный ветер, который загнал нас в палатки на тысячу футов ниже, чем мы намеревались. Финч и Брюс никогда не забудут вой этого ветра во время первой ночевки в высотном лагере.
Вероятно, человек способен достичь вершины Эвереста вопреки ветру и условиям, но только если дурной нрав погоды, какой мы наблюдали в этом году, смягчится. Или она подарит нам длительную передышку – иначе шансы покорить вершину и безопасно спуститься обратно будут слишком малы. Но человек сам вправе рассчитать, как решить эту задачу, и… вы можете закончить это предложение на свое усмотрение.
* * *
Прочитано перед совместным заседанием «Альпийского клуба» и Королевского географического общества 16 октября 1922 года, опубликовано как «Вторая экспедиция на Эверест».
Альпийский журнал, 1922. Том 34, стр. 425 и далее.
Глава восьмая. Непокоренный Эверест
Гора Эверест, 1922 год
Прибытие в Тибет из долины Чумби, страны цветов и бабочек, ручьев и лугов, пышной зелени на склонах холмов и глубокого синего неба, было наполнено сожалением о том, что позади осталось все, что радовало глаз, за один короткий переход сменившись окружением, что наводит тоску. Это одно из самых острых переживаний, что я помню. Да и банальное отсутствие дров – это большая потеря с практической точки зрения. Альтернативным топливом служит навоз яка, который дает более жаркий огонь, но требует постоянного обдува и менее удобен для приготовления пищи. Тот, кто оглядывает безлесные равнины, зная, что его ожидает, вероятно, будет больше огорчен менее насущными проблемами: когда едкий дым костра из навоза яка впервые проникнет в его ноздри, а язык ощутит горечь, которой отныне пропитана вся его еда, он заскучает по сладкому аромату голубого древесного дыма. Когда его потрескавшуюся кожу начнет хлестать холодный сухой ветер, безжалостно дующий день за днем по десять – двенадцать часов подряд, он будет ностальгировать по мягкому воздуху Сиккима, где он так приятно потел; а когда взметнется пыль, набиваясь в его уши и волосы, и его шея станет шершавой на ощупь, а все его вещи покроются пылью и смешаются с ней – о, тогда он затоскует по одному из тех теплых ручьев в каком-нибудь лесном ущелье, где он часто омывал свое липкое от пота тело.
Когда человек следует этим путем, первый же полуденный вид на тибетский пейзаж способен охладить самый страстный пыл к путешествиям, даже к вершине Эвереста: это мрачные бесконечные равнины, переходящие в голые холмы и неприступные снежные горы. И все же, стоя на насыпи, возвышающейся над равниной недалеко от крепости Фари-Дзонг[365], перед закатом, когда тени заполняют складки на залитых солнцем склонах холмов, или после заката, когда ветер наконец стих и эти бескрайние просторы торжественно ожидают встречи с тьмой, – тогда он осознает, что даже у Тибета
