Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 4

Надо быть в моей ситуации, чтобы понять чувства, которые пробудило в моей душе это происшествие; в порыве чувствительности я простил своим притеснителям, и я почти забыл свой проект убежать, так человек смиряется, когда его гнетет несчастье. Лорен мне сказал, что г-н де Брагадин приходил к трем Инквизиторам и просил их плача, на коленях, разрешить мне эти знаки его постоянной любви, если я еще нахожусь среди живых, и что они, взволнованные, не смогли ему отказать. Я тут же написал названия всех книг, какие хотел получить.

Прогуливаясь одним прекрасным утром по чердаку, я остановил свой взгляд на длинном засове, валявшемся на полу, и понял, что его можно использовать как оружие, оборонительное и наступательное; я взял его и отнес в камеру, где спрятал под своей одеждой вместе с куском черного мрамора; оставшись один, я понял, что мрамор можно использовать как точильный камень. Затем, после долгого трения засова о камень я выточил на нем острую грань.

Гордый этим высоким достижением, для которого я был еще новичком, я преисполнился надежды использовать мебель, которая должна была быть здесь очень прочная; поощряемый суетным желанием изловчиться сделать оружие без необходимых для этого инструментов, побуждаемый самими трудностями, потому что должен был точить засов почти в темноте, на высоте опоры, удерживая камень только левой рукой и не имея масла для его смачивания и более легкой заточки железа, которое я хотел заострить, я использовал только мою слюну, и я трудился пятнадцать дней, чтобы выточить восемь пирамидальных граней, образовывавших в конце настоящее острие; эти грани имели полтора дюйма длины. Таким образом, получился восьмигранный стилет, такой пропорциональный, что впору и хорошему оружейнику. Нельзя и представить себе труда, который я приложил, моей усталости и терпения, которое я проявил при этой неприятной работе, в отсутствии другого инструмента, кроме точильного камня; это было для меня пыткой, типа «quam siculi non invenere tyranni»[53]. После этого я не мог больше двинуть моей правой рукой и правое плечо казалось вывихнуто. Ладонь стала одной большой раной, после того, как прорвались пузыри; несмотря на мои страдания, я не прекращал работу: я хотел ее закончить.

Несмотря на бесполезность моей работы, не решив, как и когда я смогу ее применить, я подумал спрятать ее в некоем месте, так, чтобы можно было скрыть ее даже в случае обыска; я придумал спрятать его в соломе моего кресла, но не сверху, где, приподняв подушку, можно было увидеть его выступающий силуэт, но вывернув подушку на изнанку, я поместил внутри весь засов, и чтобы его найти, надо было знать о нем заранее. Так Бог помогал мне приготовить все, необходимое для бегства, которое обещало стать замечательным, то есть необычным. Я беспокоился напрасно, но мое беспокойство не относилось к успеху предприятия, так как счастье зависит от множества причин; оно касалось лишь того, что я считал вещами возможными, которые собирался осуществить.

После трех-четырех дней раздумий над тем, какое применение я должен найти моему засову, который сделался теперь эспонтоном[54], толстым, как трость, длиной в двадцать дюймов, чей прекрасно заточенный кончик показывал, что совсем не обязательно ему быть из прочной стали, чтобы сделать свое дело, я увидел, что мне надо делать дыру в полу у себя под кроватью.

Я был уверен, что комната подо мной, не может быть ничем иным, как той, где я видел г-на Кавалли; я был уверен, что эту комнату открывают каждое утро, и был уверен также, что смогу спуститься с высоты вниз, как только дыра будет готова, используя постельные простыни, из которых сделаю род веревки, привязав конец сверху за ножку кровати. В этой комнате я спрячусь под большим столом Трибунала и утром, как только увижу дверь открытой, я выйду оттуда и, прежде, чем кто-то сможет за мной последовать, окажусь в безопасном месте. Я подумал, что возможно, Лорен оставит в этой комнате одного из своих стражников для охраны, и тогда я убью его, воткнув ему в глотку свой эспонтон. Все представлялось возможным; Однако, пол мог быть двойным, и тройным, работа могла занять месяц или два; Мне представлялось затруднительным помешать стражникам подметать камеру на столь долгий срок. Если я это им запрещу, у них могут возникнуть подозрения, тем более, что для того, чтобы избавиться от блох, я требовал от них подметать каждый день, метла могла открыть им существование дыры; мне требовалась абсолютная уверенность, что этого несчастья не произойдет.

В ожидании дальнейшего, я запретил подметать камеру, не объясняя, почему. Восемь или десять дней спустя Лорен спросил у меня причину; я сказал, что пыль, поднимающаяся с пола, попадает мне в легкие и может вызвать туберкулез.

— Мы, — отвечает он, — побрызжем водой пол.

— Неважно, сырость может вызвать плетору[55].

Но неделю спустя он приказывает подмести, выносят кровать из камеры и, под предлогом необходимости вычистить всюду, он зажигает свечу. Я вижу, что этот поступок вызван подозрением, но показываю полное безразличие. Теперь я думаю над тем, как защитить мой проект. На следующее утро я окрашиваю кровью свой платок, уколов палец, и встречаю Лорена, лежа в кровати.

— У меня такой сильный кашель, — говорю я ему, — что прорвалась вена в груди и вот кровь, что вы видите; позовите мне врача.

Приходит доктор, назначает мне кровопускание и пишет рецепт. Я сказал ему, что Лорен — причина моего заболевания, потому что захотел подметать пол. Врач делает ему замечание и рассказывает, что молодой парикмахер умер от болезни груди по этой самой причине, потому что, как он сказал, вдыхаемая пыль никогда не выходит обратно. Лорен решил мне уступить и никогда в жизни больше не подметать. Я смеялся про себя, что доктор не мог бы лучше сказать, даже если бы был в сговоре со мной. Стражники, присутствовавшие при этом теоретическом разборе, были рады ему последовать и включили в список актов своей благотворительности решение подметать камеры только тех заключенных, что им не нравятся.

После ухода врача Лорен попросил у меня прощения и заверил, что все остальные заключенные чувствуют себя хорошо, хотя он подметает в их камерах каждый день. Он называл камеры комнатами.

— Но дело это важное, — сказал он, — и я буду выяснять это там внизу, потому что я вас всех рассматриваю как своих детей.

Кровопускание мне, впрочем, было необходимо, оно вернуло мне сон и избавило от спазматических судорог, мучивших меня.

Я выиграл важный пункт, но время завершить мой труд еще не наступило. Был сильный холод и мои руки, держащие эспонтон, заледеневали. Мое предприятие требовало большой осмотрительности, необходимости избегать всех препятствий, которые можно легко предвидеть, и дерзости и бесстрашия там, где, несмотря на предвиденье, надо положиться на случай. Ситуация человека, который должен действовать в таких условиях, весьма тяжела, но правильный политический расчет учит, что для достижения всего полезно бывает рискнуть всем .