Кристофер Роннау - Кровавые следы. Боевой дневник пехотинца во Вьетнаме.

После того, как я несколько месяцев слушал про связанные с выживанием странности, смертельные риски и вероятности, у меня сложилось впечатление, что чем раньше во время своей командировки джи-ай подвергался смертельной опасности, тем больше он переживал о своей возможной смерти к концу. Вероятно, психике было легче приспосабливаться к боевой обстановке постепенно. Так или иначе, мне показалось, что если два парня провели во Вьетнаме одно и тоже время и оба видели примерно одно количество крови и мяса, тот парень, что увидел их раньше, к концу становился более нервным. Как будто они страдали от некой разновидности посттравматического синдрома, который заставлял их волноваться, постоянно переживать и рассуждать вслух о возможности погибнуть в последнем патруле.

В самом начале взвод Конклина был почти полностью уничтожен в Лок Нинь, Теперь Конклин стал, как говорится, «таким коротким, что мог бы спрыгнуть с десятицентовой монетки»[170], и был убеждён, что его подстрелят, если он ещё раз выйдет в поле.

Нам до Конклина дела не было. Однако Фэйрмен, «лайфер»[171], просто пылал злобой, когда речь заходила об отказе выходить на задание. Разговор был коротким. До тех пор, пока Конклин не отказался куда-либо выходить с ротой, ни Фэйрмена, ни кого-либо ещё он особо не интересовал. Ну что же, время пришло. Конклин был убеждён, что в ближайшие девять дней взвод вляпается в горячее дерьмо, и отказался присоединиться к колонне.

Пока мы стояли в Фу Лой, сержант Конклин объяснял свой поступок какому-то военному совету. Всё было совершенно ясно и решение по делу было вынесено с поразительной скоростью. Фэйрмен улыбался, когда узнал об этом. Его голос, казалось, сочился радостью, которую он и не пытался скрывать, излагая нам, что специалист 4-го класса, уже не сержант[172], Конклин, останется в Лай Кхе до окончания своей командировки и лишится зарплаты за несколько месяцев. К счастью, Фэйрмен не участвовал в судебной процедуре. Он бы попытался устроить Конклину участь Эдди Словика[173].

Наказание выглядело заурядным, но только на вид. Конклину могли не продлить контракт с армией, и он увидел бы, как многие годы стремления к пенсии смываются в унитаз. Однако же, приговор содержал немалую долю милосердия, что отражало дух времени. В предыдущих войнах трусость обеспечила бы ему билет в Ливенворт[174]. В любом случае, никто из тех, кого я знаю, не был особенно близок с Конклином, так что мы быстро забыли про этот случай без обсуждения.

Конечно, в этой ситуации сыграли роль и некоторая политика и фаворитизм. Хайта, которому за несколько недель до того оставалось так же мало, как и Конклину, вывели из состава пулемётного расчёта и перевели в тыл на весь остаток командировки. Командование не желало, чтобы личный состав, готовящийся отправляться домой, погибал в последние минуты. Это слишком тяжело отразилось бы на моральном состоянии роты. Нам нужны были истории о выживании, чтобы они служили нам источником надежды. Если он справился, справимся и мы.

Тоже самое было и с обладателями Медали за Храбрость. Они были героями, и их следовало беречь. Стоило получить медаль, при условии, что не посмертно, и вас либо переводили в тыл, либо отправляли домой для безопасности, так же, как в Корее и во Вторую Мировую войну.

Шансы Конклина получить разрешение оставаться в тылу на последние несколько недель командировки были бы выше, пожалуй, даже неплохими, если бы он относился к ситуации спокойно и не вонял о ней на людях. Вдобавок его задевал факт, что его не особо любили и воспринимали, в частности, я сам и, полагаю, остальные, как в некотором роде чудика и придурка.

После того, как мы провели некоторое время в зоне Рино, Шарп спросил трёх добровольцев на сжигание говна. Я поднял руку. Перед тем, как я отправился за океан, учитель английского языка в колледже Лонг-Бич, мистер Бут, направил на меня скрюченный палец и дал один совет. Он служил в морской пехоте в Китае вскоре после восстания боксёров и из своего военного опыта вынес, что мудрее всего будет «держать рот закрытым, кишечник пустым, и ни на что не вызываться добровольно». Он был прав.

В армии проблему ссанья решали при помощи ссальных труб. Это были трубы или металлические контейнеры, в которые упаковывают артиллерийские снаряды, до половины вбитые в землю. Они торчали повсюду. На каждой имелась проволочная сетчатая крышка на верхнем конце, препятствующая скоплениям мух. Мы мочились в эти штуки, которые помогали нашим азотистым отходам жизнедеятельности впитываться обратно в матушку-Землю и удерживали джи-ай от привычки волей-неволей ссать где попало, местами создавая вонючие мини-болотца мочи, в которые можно было вляпаться ночью.

Проблема сранья была более комплексной. Что делать с почти полумиллионом кучек в день в стране, практически не имеющей канализации? Армейский ответ был прост. Пускай войска срут в пятидесятипятигаллонные[175] бочки, которые периодически будут вытаскивать из сортира, смешивать говно с дизельным топливом и поджигать. Это было отвратительно, но работало. Мне и ещё двоим парням пришлось вытаскивать три этих штуки. На самом деле бочки были распилены пополам, так что каждая вмещала только двадцать пять галлонов[176]. Мы налили туда дизтоплива, перемешали всё палкой и кинули спичку. Если говорить о загрязнении воздуха, то это было непередаваемо. Отправив облако такого дыма по ветру в сторону ближайшей деревни, я рисковал получить обвинение в военном преступлении.

Остаток дня прошёл спокойно и весело. Прошёл слух, что на ночь запланирована какая-то операция и до темноты у нас личное время. Большинство из нас просто сидели вокруг зоны Рино, перечитывали старую почту, писали письма, дремали, курили и болтали. Пара человек пошли искать магазин, посмотреть, нет ли там чего-нибудь, чего нет в Лай Кхе. Магазина они не нашли, зато нашли местный бордель и нырнули внутрь. Вернулись они с рассказами о местной шлюхе по имени Фулойская Фанни. Она была локальной звездой, гордостью базы.

По словам белого капрала, которого я не знал, она натурально напевала «Звёздно-полосатое знамя», делая минет. Капрал, глаза у которого были разных оттенков голубого, похоже, пребывал в диком восторге и выглядел очень оживлённым, рассказывая о похождениях. Он утверждал, что Фанни пела в тон, не пропустила ни одной ноты, и умела вытворять с вашим членом больше, чем обезьяна с флагштоком.

Второй парень, Мак-Чесней, подтвердил правдивость истории. У меня с Мак-Чеснеем было мало общих тем, так что мы с ним даже толком не разговаривали. Мак-Чесней был в восторге от себя, с гордостью рассказывая, что в Штатах он уже трахнул американку, пуэрториканку, а теперь ещё и вьетнамскую женщину. Он рассуждал об их сравнительных достоинствах, словно какой-то самозваный сексуальный гурман.