Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя - Владимир Н. Яранцев
Остается сказать, что это невеселое произведение Лунц назвал «Хождения по мукам». И если были в прозрении Лунца какие-то крохи правды в отношении Иванова, то «корысть» автора «Возвращения Будды» лежала все-таки в плане творчества, а не денег. Так, поэт-«серапион» Н. Тихонов писал в начале 1924 г. тому же Лунцу: «Всеволод Иванов приехал на днях сюда. 10-го уезжает в Китай. Держал себя вначале как Чацкий, собирал кружок вокруг себя и говорил: вы все пресмыкаетесь! Вы все пыль – за одиннадцать журналов можно всех купить и распластать – потом стал Хлестаковым и укладывал чемоданы». За этими не очень дружелюбными словами, несомненно, усладившими Лунца, стояло все-таки реальное недовольство Иванова если не всей отечественной литературой, то своими произведениями точно. Тихонов рисует совсем не романтический облик Иванова: «Отрастил баки, потолстел – пишет неровно: написал роман (“Северосталь”), повесть, шесть рассказов и пьесу – гротеск в четырех действиях. Как тебе нравится эта производственная программа?»
Насчет баков Иванова нельзя сказать что-то компрометирующее – неужто тоже признак «мытаря»? А, принимая во внимания дату его письма-«докладной» Лунцу, 2 февраля, мы можем уверенно сказать, что сообщается в нем об очередном собрании группы (по традиции – первого февраля). Но, наверное, его и впрямь никто всерьез не поддержал и не воспринял – как Чацкого в его одиноком противостоянии «фамусовскому обществу». И могли даже принять за сумасшедшего, как героя Грибоедова. Выдавать себя за ревизора, быть с Пушкиным «на дружеской ноге», если считать «Пушкиным» Пильняка – что может быть противоестественнее по отношению к Иванову?
Но Пильняк был уже не тем, что в 1922 г. Лит. дела его шли уже не так гладко: «Английские рассказы», книжечку по следам пребывания в Британии, советская пресса бранила, роман «Машины и волки», только еще начатый, не сулил чего-то нового в его творчестве, да и писать он его не торопился. Критика же была особенно оголтелой со стороны журнала с красноречивым названием «На посту», будто не литераторы они, а солдаты. И с противниками своими эти новоявленные защитники чистоты литературы, которая должна быть только красной, большевистской, коммунистической, не церемонились, расправляясь, как с врагами. В первом же номере их журнала, вышедшего в июне 1923 г., была опубликована грубая статья с инициалами «М. П.» «Литературная пильняковщина». Нападению подвергся не только Пильняк, но и его ближайший соратник Никитин, автор повести «Рвотный форт», названный клеветником, поставленный в один ряд с И. Эренбургом и О. Бриком. И так всю осень! Не складывалось у Пильняка и с редакторством в издательстве Воронского «Круг». Еще в апреле 1923 г. он писал Федину: «С “Кругом” – очень плохо. “Круг” вырождается в комиссариат, про себя я решил, что, если так будет дальше – я уйду». «Комиссаром» тут назван Аросев, писатель-коммунист, а заодно и «купец», который вдобавок еще поименован «главным злом».
Чуковский в своем дневнике показывает совсем другого, может быть, как раз и подлинного Пильняка: «(…) был у Пильняка в издательстве “Круг” (…). Ходят без толку какие-то недурно одетые люди (…). Все эти люди трактирные. Пильняк со всеми на “ты”, рукописей ихних он не читает, не правит, печатает что придется. В бухгалтерии – путаница: отчетов почти никаких. “Барышни” не работают, а болтают с посетителями – особенно одна из них (…), фаворитка Пильняка (…). В распоряжении редакции имеется автомобиль, в котором чаще всех разъезжает Пильняк. Я с Пильняком познакомился ближе. Он кажется шалым и путаным, а на самом деле – очень деловой и озабоченный. Очень забавна его фигура: длинное туловище, короткие ноги, голова назад, волосы рыжие и очки. Вечно в компании, и всегда куда-нибудь идет предприимчиво, с какой-то надеждой» (17 февраля 1923 г.). Чуковский, с репутацией критика не очень глубокого, имел зато отличное чутье на людей живых, главным образом литераторов. Его эпохальный «Дневник» – настоящий роман в лицах о двух третях ХХ века, и его портрету Пильняка вполне можно верить. Тем интересней, что о Иванове в нем только вскользь. И если Иванов дружил с этим «шалым и путаным», с нескладной фигурой и в то же время очень деловым и здравомыслящим человеком, значит, отчасти и сам был таким же: дружишь ведь с тем, чьи качества характера тебя привлекают, на кого и сам хотел бы быть похожим.
В кругу «чужих» сюжетов. Чудесный «Фокин»
Но 1924 год – не 1922-й. Круг писателей к тому времени резко расширился. Издательство «Круг» – весьма подходящее название! – одно из мест, где это прибавление в полку писателей было особенно заметным. Мы уже знаем, что мемуарам Иванова «История моих книг» можно верить только частично. Но ясно, что Иванова принимали за писателя советского, «своего», каким он тогда себя не чувствовал. Потому что не было определенности, ясности во всей отечественной литературе, ступившей в нэп. Мощному влиянию эмигрантско-«берлинской» литературы со всей ее антисоветской подоплекой и крупнейшими мастерами слова надо было противопоставить безупречно советское, с расчетом на своих, а не сбежавших за границу гениев. «Напостовцы» нужным напором и хваткой обладали, но явно перегибали. Сначала они, организовавшись в МАПП (Московскую ассоциацию пролетарских писателей), повели наступление на ВАПП (Всероссийскую ассоциацию пролетарских писателей), где сидели мягкотелые члены группы «Кузница», потом на «попутчиков», получивших солидное подкрепление в лице вернувшихся из Берлина Толстого, Белого, Шкловского. На прицеле были и свои, внутренние эмигранты, смущавшие молодежь: Замятин, Волошин, Есенин и особенно Пильняк. Большой победой для Лелевича, Родова и присоединившегося к ним позже Л. Авербаха было обретение своей трибуны – журнала «На посту», в каждом номере которого раздавались зубодробительные речи, буквально уничтожавшие литературных «врагов». А как иначе, если в редакционной статье дебютного номера главной целью провозглашалась «марксистская критика современной литературы» и «борьба со всякими уклонениями и извращениями», особенно «с теми литературными группировками, которые открыто или под маской внешней революционности проводят контрреволюционные идеи». Доставалось буквально всем: по отдельности (статья «На ущербе» о деградации группы «Кузница», статья «Бывший Глав-Сокол, ныне Центро-Уж», об ослаблении классового содержания в творчестве Горького) и скопом (статья «Клеветники» о Эренбурге, О. Брике и Никитине); начиналась недолгая война с группой и журналом «ЛЕФ» Маяковского и длительная – с «народниками» из «Красной нови» и персонально с Воронским. Не зря в Русском Зарубежье окрестили журнал «На посту» изданием «с полицейскими функциями». Мало хорошего для «попутчиков» сулила «мировая» между МАПП и ЛЕФ – соглашение о сотрудничестве во имя «классовой художественной политики» и «классовой пролетарской литературы».
Иванов, бывший пролетарский писатель, по крайней мере, номинально, уже далеко ушел от былых деклараций и симпатий к
