Как я стал собой. Воспоминания - Ирвин Ялом
– Ладу?
– Ладу – это один из видов нашей выпечки, жареный шарик из теста с кардамоновым сиропом. Ганеша обожал их и однажды вечером съел так много, что упал, и у него лопнул живот. Луна, единственная свидетельница этого события, сочла его весьма потешным, стала смеяться и не могла остановиться. Разъяренный Ганеша изгнал луну из вселенной. Но очень скоро все, даже боги, так соскучились по луне, что отрядили бога Шиву, отца Ганеши, уговорить сына сжалиться. Даже сама луна присоединилась к ним и извинилась перед Ганешей, который уступил уговорам и сократил наказание луны: теперь луне предстояло быть невидимой лишь один день в месяц и частично видимой – все остальное время.
– Спасибо, – повторяю я. – Какая увлекательная история! И какой чудной этот бог со слоновьей головой!
Моя спутница на секунду задумывается и добавляет:
– Надеюсь, мои слова не побудят вас недооценивать серьезность этой религии. Очень интересно изучить черты Ганеши – каждая из них что-то означает. – Она достает амулет с изображением Ганеши, который висел у нее на шее под одеждой, и подносит ее ближе к моим глазам. – Посмотрите на Ганешу внимательно, – говорит она. – Каждая его черта несет важную мысль. Большая голова велит нам мыслить масштабно, большие уши – хорошо вслушиваться, маленькие глаза – усердно сосредоточиваться. Ах, и еще одно: маленький рот велит нам меньше болтать, и это вдруг заставило меня задуматься, не слишком ли много я говорю!
– О нет, совсем напротив!
Она настолько красива, что мне временами трудно сосредоточиться на ее словах, но я, конечно, ничего об этом не говорю.
– Пожалуйста, продолжайте. Расскажите мне, почему у него только один бивень.
– Чтобы напоминать нам, что надо держаться за хорошее и отбрасывать плохое.
– А что это он держит в руках? Похоже, топорик?
– Да, и он означает, что нам следовало бы обрубать привязанности.
– Похоже на буддизм, – замечаю я.
– Мы не должны забывать, что Будда возник из великого океана Шивы.
– И еще один, последний вопрос. Почему у него под стопой мышь? Я видел ее на всех статуях Ганеши.
– О, это самая интересная деталь, – говорит моя соседка. Ее глаза зачаровывают меня; я будто таю под ее взглядом. – Мышь символизирует желание, и Ганеша учит нас, что мы должны держать желания под контролем.
Внезапно мы слышим скрип тормозов, и поезд замедляет ход. Моя спутница, чьего имени я так и не узнал, говорит:
– Ага, мы приближаемся к Игатпури, и я должна собрать вещи, чтобы продолжать путь. Мы с сестрами едем туда на ретрит практиковать випассану.
– О, я тоже еду на ретрит. Я получил огромное удовольствие от нашей беседы. Может быть, мы могли бы продолжить разговор в ашраме – например, за чаем или обедом?
Она кивает со словами:
– Увы, больше никаких разговоров не будет…
– Что-то я запутался… Вы говорите «нет», но утвердительно киваете головой.
– Да-да, наше кивание – вечная проблема для американцев! Кивая вверх-вниз, мы имеем в виду «нет», а из стороны в сторону – «да». Я знаю, это прямо противоположно тому, к чему вы привыкли.
– Так, значит, вы имеете в виду «нет». Но почему? Почему больше не будет разговоров?
– На ретрите не разговаривают. Благородное молчание – это правило, закон випассаны: никакой речи в течение следующих одиннадцати дней. И вот это тоже запрещено, – она указывает на книгу, лежащую у меня на коленях. – Не должно быть никаких отвлечений от текущей задачи.
– Что ж, тогда до свиданья, – говорю я и с затаенной надеждой добавляю: – Может быть, мы сможем снова поговорить в поезде после ретрита.
– Нет, друг мой, об этом мы думать не должны. Гоенка учит, что мы должны жить только в настоящем. Воспоминания о прошлом и желания будущего порождают лишь беспокойство.
Я часто думаю о ее прощальных словах: «Воспоминания о прошлом и желания будущего порождают лишь беспокойство». Сколько истины в этих словах – но какой великой ценой она дается! Не думаю, что способен или готов столько заплатить.
В Игатпури я взял такси и вскоре был уже в медитационном центре, где меня зарегистрировали и попросили сделать пожертвование. Когда я спросил, сколько в среднем платят участники, мне сказали, что большинство из них бедны и вообще ничего не платят. Я пожертвовал двести долларов, почитая это скромной платой за одиннадцатидневный ретрит с размещением и питанием. Однако регистраторы, казалось, были поражены моей щедростью и дружно принялись качать головами в знак одобрения, когда я поднял на них взгляд. Я огляделся по сторонам и с некоторой тревогой заметил, что из примерно двухсот участников, регистрировавшихся на ретрит, я был единственным представителем Запада!
Один из служащих сложил все мои книги в шкафчик в приемной, а потом сопроводил меня к спальному месту. Мне – возможно, потому что я сделал внушительное пожертвование – выделили место в комнате, где у меня оказалось всего четверо соседей. Мы молча приветствовали друг друга. Один из них был слеп; за время ретрита он трижды или четырежды путался в пространстве и пытался улечься на мою постель, и мне приходилось отводить его на место. За все десять дней не было произнесено ни одного слова. Говорил только Гоенка да еще порой его помощник.
Только когда я пригляделся к расписанию, до меня начала доходить вся суровость предприятия, на которое я отважился. День на ретрите начинался в пять утра с легкого завтрака, за которым следовало обучение медитации, пение мантр и лекции – и так до вечера. Единственной настоящей трапезой за сутки был вегетарианский обед в середине дня, но очень скоро у меня пропал аппетит и интерес к еде – обычное явление на ретрите.
После завтрака мы собирались в большом зале, где было установлено небольшое возвышение для Гоенки. Пол был устлан циновками, мебель, разумеется, отсутствовала. Две сотни посетителей садились в позу лотоса и безмолвно ждали появления Гоенки. Через несколько минут молчания четверо служителей сопровождали Гоенку к его месту.
Гоенка, внушительный, бронзовокожий, красивый мужчина в белой одежде, начинал учение с чтения нараспев отрывка из какого-нибудь древнего буддийского текста на пали, мертвом индоевропейском языке, используемом для богослужения в буддизме школы Тхеравада. Так начиналось каждое утро ретрита: он напевно читал необыкновенно сочным баритоном, который вводил меня в состояние транса. Что бы ни ожидало нас дальше, я знал, что ежеутреннее удовольствие слушать распевы Гоенки уже окупает все трудности моего путешествия. В конце ретрита я купил несколько дисков с его записями и
