Петру Гроза - Феодосий Константинович Видрашку
И Георге Дожа, и Хория, Клошка и Кришан, и Аврам Янку, и герои революции 1848 года, и павшие 11 тысяч крестьян в восстаниях 1907 года не имели твердого и последовательного наставника, не имели точного компаса, по которому следовало идти. Теперь у крестьян Зэранда и всей Румынии такой наставник есть. Это рабочий класс, его коммунистическая партия. Вот вдали хорошо видна Хунедоара, сейчас не дымят ее мартены, не слышен гул цехов. Но рабочие-металлурги Хунедоары и их товарищи из всех цехов страны стоят на страже победившего в Бухаресте национального восстания. Они закрепят свои позиции, зажгут домны и мартены, поведут поезда и оживят нефтяные скважины. И все это будет для страны, для ее расцвета. У рабочих есть испытанные руководители — коммунисты, которых почти двадцать один год держали в подполье, в тюрьмах и казематах сигуранцы. Они вышли сейчас на простор открытой политической борьбы, и первый союзник их — «Фронт земледельцев», созданный здесь, в краю Зэранда, и шагавший всегда в одной шеренге с рабочими.
Грозе хотелось собрать на этой горе всех борцов-крестьян, прошедших вместе с ним за эти годы через столько испытаний, и вместе с ними крикнуть, чтобы слышали горы, чтоб наполнились долины могучим голосом наступивших новых времен.
Обо всем этом он говорит своему другу Петре Константинеску-Яшь и спрашивает, помнит ли он, как то на лошадях, то на машине, а то пешком по горным тропинкам путешествовали они втроем — Скарлат Каллимаки, Гроза и он, профессор Константинеску-Яшь, — в то памятное время 1935 года, когда «Фронт земледельцев» подписал в Цебе у могилы Аврама Янку, под многовековым дубом Хории, соглашение о вечном союзе рабочих и крестьян Румынии. Вот там вдали, за городом Брадом, если смотреть внимательно, видна эта Цебя. Там под древним дубом могила дяди Петру Грозы Симеона Грозы, павшего в прошлом веке в борьбе за свободу крестьян. Петру Гроза поделился вслух мыслью — крикнуть бы сейчас так, чтобы и Симеон Гроза услышал, что на земле Румынии наступают новые времена.
Петре Константинеску-Яшь смотрел, очарованный, на седого человека, превратившегося вдруг в романтического юношу, и ему не хотелось прерывать его. Он знал, что пройдет немного времени, наступит минута успокоения, трезвого анализа — и романтический взлет сменится реалистической оценкой всех обстоятельств. Гроза, как немногие другие, умел точно оценить обстановку во всех случаях.
А сейчас еще раз он окинул взором родные места, снял шляпу и крикнул что есть мочи:
— До свидания, мои горы! До свидания, мои долины! До свидания, любимая моя река Стрей! До свидания, Муреш! До скорой встречи! — По-молодецки издал типичный для здешних мест возглас, схватил друга за руку и побежал вниз.
До отхода поезда на Бухарест оставалось тридцать минут.
И еще шла война.
И еще не все гитлеровцы были изгнаны из Румынии.
И железногвардейцы, и помещики, и капиталисты, и прислуживавшие им буржуазные партии — все еще были на местах. Но они были в шоке. Ясско-Кишиневская операция Красной Армии спутала все их карты. Одни притаились, другие бушевали, третьи выжидали, и только очень ясные умы могли себе представить, что будет, когда все это успокоится, осядет. Ясно было только одно — Антонеску свергнут[52]. А что дальше — мало кто знал.
Поезд Тимишоара — Бухарест остановился на пять минут на станции Дева. В неказистом грязном здании вокзала копошилась, гудела взбудораженная толпа.
Петру Гроза попрощался с семьей, с товарищами. Выпущенный после 23 августа из Мальмезона Мирон Беля был грустен. Ромулус Зарони пошутил:
— Не грусти, тата[53] уезжает ненадолго.
Действительно, они привыкли считать Грозу своим духовным отцом. За эти годы они научились делить с ним и радость и горе. Горя было всегда больше. А что же их ожидает сейчас?
Утром они собрались у Грозы, не опасаясь жандармов. Гроза подробно говорил о задачах организации. О том, что нужно срочно, не дожидаясь, пока в Бухаресте прояснится положение, дать всем местным организациям точное направление: всеми силами поддерживать действия представителей компартии, рабочих. Нужно, как выразился Гроза, провести «инвентаризацию» всех фронтистов, собрать по пласам актив, вселить в него уверенность, что в ближайшее время произойдут перемены, о которых мечтали и за которые боролись столько лет. Он, Гроза, убежден, что скоро будет роздана крестьянам помещичья земля. Скоро!
— Берегитесь, берегитесь там… Извините за такое предупреждение, но берегитесь, — просит Мирон Беля. — Вы нам сейчас нужны как никогда.
— Не беспокойтесь, — отвечает за Грозу Петре Константинеску-Яшь, — все будет хорошо.
Гроза смеется и показывает кулаки:
— Не бойтесь, они у меня еще крепкие!
— По вагонам! По вагонам! Приглашаем в вагоны! — все настойчивее звали проводники.
Засвистел паровоз, и поезд тронулся.
Сколько раз приходилось Петру Грозе выезжать из Девы поездом, куда только не увозил его отсюда этот поезд! И всегда при этом овладевала им грусть, всегда он сожалел, что снова уезжает, оставляет своих. Сейчас ого влекла вперед неизвестность. Он меньше чем когда-либо знал, чем придется заниматься в столице, что его там ждет. И это чувство неведомого звало именно туда, в Бухарест.
Поезд останавливался чуть ли не на каждом полустанке. На некоторых станциях стоял долго, пропуская военные эшелоны. В Сигишоаре Гроза впервые увидел советских солдат. Молодых парней Страны Советов. Таких богатырей, как Василий Соколов, с которым он сидел в Мальмезоне.
Гроза неожиданно засмеялся и заговорил громко:
— А наши имбечилы[54] надеялись победить этих ребят! «Приказываю перейти Прут!» Имбечилы! Вы посмотрите, на что они надеялись! Только посмотрите! — Гроза протянул своему другу аккуратно сложенную газету «Универсул». — Я захватил ее, — сказал Гроза, складывая снова газету, — может быть, встречу в Бухаресте составителей этой карты, спрошу, как они на это смотрят сейчас…
Петру Константинеску-Яшь осторожно развернул потертую на сгибах газету. Узнал знакомую карту. На внутренних страницах в полный разворот обнародовалось размещение по всему земному шару «великой румынской нации». В центре плотной краской обозначался массив, начинавшийся почти у Вены и ползущий далеко на восток, до самого впадения Днепра в Черное море. А дальше — пятна
