Молотов. Наше дело правое [Книга 2] - Вячеслав Алексеевич Никонов
10 августа 1939 года Политбюро принимает постановление «О тов. Жемчужине» (так в документе, вероятно, у автора были проблемы с падежами): «1. Признать, что т. Жемчужина проявила неосмотрительность и неразборчивость в отношении своих связей, в силу чего в окружении тов. Жемчужины оказалось немало враждебных шпионских элементов, чем невольно облегчалась их шпионская работа. 2. Признать необходимым провести тщательную проверку всех материалов, касающихся т. Жемчужины. 3. Предрешить освобождение т. Жемчужины с поста Наркома рыбной промышленности. Провести эту меру в порядке постепенности»[69]. Постановление шло под грифом «особая папка», а значит, не стало известно никому за пределами ПБ.
Но дело Жемчужиной на этом не закончилось. Полагаю, совершенно не случайно именно в это время всплывает и «дело Карпа». Микоян 23 августа направил Сталину и Молотову ответ на его запрос в Амторг Богдану и Розову о их оценке работы Карпа. Розов писал Микояну: «Всего через Карпа было произведено закупок на сумму 427 тыс. долларов». Это включало в себя 1500 тонн электродов, 237 тонн шлифовальных кругов, 25 тонн бронзы, 10 индикаторов «Ферчайлда», 2 самолета «Валти» с вооружением и оборудованием, 2 морских двигателя фирмы Буда, «схематические и математические диаграммы управления, разработанные “Максоном и Кº”». Но «Карп все же не получил проекта нужного нам линкора и не смог получить соответствующего на это разрешения правительства США». Богдан предлагал «после заключения договора на суда организацию Карпа ликвидировать»[70]. Получалось, что Карп — мелкий жулик, водивший за нос советское правительство. Это был еще один удар по Молотову и его супруге.
Допросы по ее делу продолжились, были получены показания о причастности к «вредительской и шпионской работе». Теперь все зависело от Сталина. 24 октября для рассмотрения вопроса о Жемчужиной было собрано Политбюро. «Все мои уверения в Политбюро (протоколов заседаний по таким вопросам не велось) о безупречной партийности Жемчужиной не привели ни к чему, — напишет Молотов. — Никто из членов Политбюро не счел возможным поддержать меня, хотя все они хорошо ее знали в течение многих лет»[71]. Ее наполовину оправдали. «1. Считать показания некоторых арестованных о причастности т. Жемчужиной к вредительской и шпионской работе, равно как их заявления о необъективном ведении следствия, клеветническими. 2. Признать, что т. Жемчужина проявила неосмотрительность и неразборчивость в отношении своих связей, в силу чего в окружении т. Жемчужиной оказалось немало враждебных шпионских элементов, чем невольно облегчалась их шпионская работа. 3. Освободить т. Жемчужину от поста Наркома Рыбной Промышленности, поручив секретарям ЦК т.т. Андрееву, Маленкову и Жданову подыскать работу для т. Жемчужиной»[72].
Они подыскали. 21 ноября выйдет еще одно постановление ПБ «О т. Жемчужине П. С.»: «Утвердить т. Жемчужину П. С. начальником главного управления текстильно-галантерейной промышленности Наркомлегпрома РСФСР»[73]. Союзного министра сделали начальником управления республиканского наркомата. Похоже, Полину спасла тогда от тюрьмы или смерти только топорность работы руководителей НКВД. Генпрокурор Руденко в 1953 году поведает: «Абакумов не раз рассказывал, что Меркулов и Кобулов в 1939 году, несмотря на все их старания, только “оскандалились” с этим делом»[74].
Но Молотов оказался стреножен, как никогда прежде. Ему оставалось проглотить обиду и работать.
…Рассматривался ли вопрос о нормализации отношений с Германией на ПБ? Не ясно. У академика Чубарьяна создалось впечатление, что «эти вопросы не проходили через Политбюро; видимо принципиальные решения советской внешней политики принимались в узком кругу (Сталиным, Молотовым и т. д.), даже без оформления в официальном порядке»[75]. Так или иначе, решение пригласить в Москву представителя высшего германского руководства было принято 11 августа, когда выяснилось отсутствие у военных делегаций Англии и Франции необходимых полномочий. Молотову было поручено вступить в официальное обсуждение всех ранее поднятых немцами вопросов. В тот день он телеграфировал Астахову: «Вести переговоры по этим вопросам предпочитаем в Москве»[76]. 14 августа Риббентроп просил Шуленбурга передать Молотову обширное послание, в котором говорилось: «Имперское правительство придерживается взгляда, что в пространстве между Балтийским морем и Черным морем нет такого вопроса, который не мог бы быть урегулирован к полному удовлетворению обеих стран»[77]. Молотов подтвердил согласие нормализовать отношения, обещал доложить немецкие предложения своему правительству (то есть Сталину) и попросил «выяснить мнение германского правительства по вопросу о пакте ненападения или о чем-либо подобном ему»[78].
Переговоры с англо-французской военной делегацией продолжались. Один из камней преткновения — вопрос о пропуске советских войск через Польшу и Румынию в случае начала совместных военных действий против Германии. Крайне неконкретные военные обязательства 16 августа Ворошилов подвергает «резкой критике, подчеркивая их полную абстрактность, универсализм и бесплодность».
При встрече с Молотовым 17 августа Шуленбург заявил о возможности «наступления в каждый момент серьезных событий (Германия не намерена больше терпеть польские провокации)». «Риббентроп выражает готовность начиная с 18 августа во всякое время прибыть в Москву на аэроплане с полномочиями фюрера вести переговоры о совокупности германо-советских вопросов и, при наличии соответствующих условий (gegebenenfalls), подписать соответствующие договоры»[79]. Молотов ответил, что первым шагом к улучшению отношений могло бы быть заключение торгово-кредитного соглашения. Выразил он и удовлетворенность серьезностью немецких намерений, подтвержденных «предложением послать в Москву видного политического деятеля, в отличие от англичан, пославших в Москву второстепенного чиновника Стрэнга»[80].
Что-то изменить в тот момент могла Польша. 19 августа Бек
