Молотов. Наше дело правое [Книга 2] - Вячеслав Алексеевич Никонов
22 июля в Москве публикуется сообщение о начале советско-германских торговых переговоров. Это было предупреждением Лондону и Парижу, где его хорошо поняли. 25 июля Майского пригласил Галифакс и передал, что «британское правительство принимает предложение Молотова начать теперь же военные разговоры, не дожидаясь окончания политических переговоров. Английская военная миссия сможет выехать в Москву примерно через 7-10 дней»[55]. Но одновременно западные партнеры разыгрывали и другую партию. 11 июля Даладье заявил немецкому послу Вельчеку, что по-прежнему является сторонником установления взаимопонимания с Германией. Ближайший советник Чемберлена — Вильсон изложил согласованную с премьером программу англо-германского сотрудничества послу Дирксену: отказ Англии от «гарантийных обязательств в отношении Польши»; заключение соглашения о невмешательстве, признание «сфер особых интересов» Англии и Германии, экономические договоренности, включая предоставление Берлину кредитов; урегулирование колониальных проблем. Германии предлагались контакты между «самыми высокопоставленными лицами» (в Москву был послан Стрэнг)[56]. В июле же, в разгар боев на Халхин-Голе, правительство Англии заключило с Токио соглашение Арита — Крейги, признававшее законность японских действий в Китае, что в Москве (и не только) было расценено как «дальневосточный Мюнхен».
29 июля Шуленбург был уполномочен передать: «При любом развитии польского вопроса, мирным ли путем, как мы этого хотим, или любым другим путем, то есть с применением нами силы, мы будем готовы гарантировать все советские интересы и достигнуть понимания с советским правительством». В тот же день Молотов ответит: «Всякое улучшение политических отношений между двумя странами мы, конечно, приветствовали бы»[57]. 2 августа Астахов оказался в кабинете Риббентропа, который заявил, что «благополучное завершение торговых переговоров может послужить началом политического сближения»[58].
В тот же день Молотов в очередной раз принял Сидса, Наджиара и Стрэнга. Проинформировав о составе военных миссий, они не смогли ответить, будут ли миссии иметь полномочия для ведения переговоров. Предложенная формула о консультациях вновь не предусматривала оказания немедленной помощи в случае агрессии. Сиде сообщал: «Мистер Молотов был иным человеком, чем при нашей прошлой встрече, и я чувствую, что наши переговоры понесли серьезный ущерб»[59].
3 августа Шуленбург заявил Молотову, что «желает найти пути для улучшения взаимоотношений в будущем». Премьер согласился с необходимостью их искать, отметив в то же время, что «в нашей памяти остались такие факты, как “антикоминтерновский пакт”, поддержка Германией агрессивных шагов Японии против СССР… Теперь все зависит от линии поведения германской стороны»[60]. После беседы Шуленбург сообщил в Берлин, что в Кремле по-прежнему сохраняется недоверие к Германии и правительство «преисполнено решимости договориться с Англией и Францией… В каждом слове и каждом шаге чувствуется большое недоверие в отношении нас»[61]. В тот день Шнурре предлагает Астахову внести в торгово-кредитный договор фразу об улучшении политических отношений, подкрепив ее секретным протоколом. Ответ Молотова пришел 7 августа: упоминание об улучшении политических отношений было им сочтено «забеганием вперед», а предложение о секретном протоколе «неподходящим»[62].
5 августа Майский проводил на вокзале Сант-Панкрас британскую и французскую военные миссии — пользоваться воздушным транспортом они не стали. В Москве, учитывая критичность момента, были основания ожидать кого-то масштаба начальников генштабов, Галифакса или Боннэ. Но ехать в Москву или приглашать советских лидеров к себе британское и французское руководство по-прежнему считало ниже своего достоинства. По мнению Лондона и Парижа, Москва должна была быть счастлива уже от самого факта общения. И, уверовав в наивность кремлевских руководителей, пыталось втянуть их в военные гарантии Восточной Европе, не обозначая параметров своих военных обязательств. Англо-французская политика была чистой авантюрой, в основе которой лежала уверенность в непримиримой идеологической вражде Сталина и Гитлера.
Французскую военную миссию возглавил не обремененный высокими должностями генерал Жозеф Думенк. Английским переговорщиком был престарелый военно-морской адъютант короля, командующий базой в Плимуте адмирал сэр Реджинальд Айлмер Рэнферли Планкетт-Эрл-Дракс, никогда не занимавший постов в Адмиралтействе. Переговорщики приплыли в Ленинград в ночь на 10 августа. Французская делегация имела полномочия только на ведение переговоров, британская вообще не имела письменных полномочий. Советская военная делегация во главе с наркомом Ворошиловым имела детально разработанные в Генштабе варианты развития событий, расчеты необходимых сил и средств и политические инструкции, отражавшие высокую степень раздражения, которое испытывали к тому времени Сталин и Молотов по отношению к бесплодным переговорам с Лондоном и Парижем[63].
9 августа к Молотову пришел представляться новый посол США Штейнгардт. Полагаю, председатель Совнаркома ждал какого-то важного послания от Рузвельта. Посол ограничился заявлением, что «в мире нет стран, которые имели бы такую общность интересов, каковая имеется у СССР и США… Тов. Молотов выражает свое согласие с заявлением посла о необходимости сотрудничества для сохранения мира»[64].
А на следующий день Молотов испытал неожиданный и жесточайший удар, откуда не ждал. На рассмотрение Политбюро был вынесен вопрос «О тов. Жемчужине». На нее (как до этого на жену Калинина) была высыпана куча компромата. Понятно, что вести расследование Берия мог только с санкции Сталина, и главными мишенями были не жены, а мужья. Полагаю, речь могла идти о стремлении коллег поставить на место человека, который как-то уж слишком быстро превращался в чересчур заметную величину мировой политики, причем даже не покидая своего кабинета. Подробности «дела Жемчужиной», как и ряда последующих, Молотов узнает только в 1953–1954 годах, когда они прозвучат в показаниях арестованных по делу Берии и его соратников.
В июле 1953 года Молотов прочитает письмо от Ю. С. Визе ля: «В 1938 году, работая в органах МВД, я был включен Кобуловым и Берия в агентурно-следственную работу, результатом
