Державин - Олег Николаевич Михайлов
Мы в камзолах, хотя без кафтанов,
Веселее посадских брюханов.
Игру б где проведать — сыщем мы обедать,
Лишь бы попался нам в руки фатюй.
Стройтесь стены в тюрьмах магистратских —
Вам готовят дворян и посадских!
Радуйся, подьячий, камень те горячий,
Ты гложешь их кости после нас!
Нам не страшны никакие бедства,
Мы лишаем отцовска наследства:
В тюрьмы запираем, как их обыграем,
Пусть они плачут — нам весело жить!..
— Вот, Гаврюша, какие вирши-то писать надобно, — наставительно сказал Блудов, хрупая промозглым огурцом.
— Ну, господа, за дело! — потирая короткопалые руки, воскликнул Максимов.
— Нет уж, с меня хватит. — Державин вышел из-за стола.
— Что ж, вольному воля, — согласился Максимов. — А ты, душа моя, — обратился он к Стеше, — полюбезничай ужо с господином сержантом…
Девушка подняла глаза на Державина и залилась пунсовым румянцем. Картеж меж тем разгорелся с новою силой.
— Что ты стала редко ходить к нам, Стеша? — несмело спросил Державин, беря со стола распечатанную колоду и рассеянно перебирая в руках карты.
Она ответила не сразу. Нежно, но настойчиво принялась отбирать у него карты, а затем, найдя нужную, положила перед сержантом: туза с алым сердечком.
— Не люб мне этот пузан… — и быстро отвернулась. — Ты мне пригож!
Эх! Мечтал в своей бедности Гаврила о знатных боярынях, быстро сыплющих французскою речью, шуршащих шелками и сладко пахнущих ароматическими притирками и заморской водой. А в жизни все попадались ему такие вот, как эта дьяконова дочка, доверчивые простухи. Но подняла Стеша на Державина серые свои глава, и он невольно залюбовался ею: оклад у личика мягкий, носик вздернутый, губки пухлые, стан прямый. До чего же пригожа!
Гаврила отобрал в колоде бубнового короля и даму, а когда Стеша взяла эти две карты, задержал ее маленькую горячую ручку в своей:
Я страстию к тебе пылаю,
Твои оковы я ношу,
Тебя люблю и обожаю
И сердце в жертву приношу…
— Это кто ж сочинил столь складно? — удивилась Стеша.
— Неужто понравилось? Мои вирши…
— А не вракаешь ты, Гаврюша? Не верю я чегой-то. Он ответил стихами:
А ты, владея сердцем страстным,
Не хочешь сжалиться с несчастным
И вздохи томны прекратить;
Моей смягченна быть тоскою;
Не хочешь дать ты мне покою,
И жар любовью заплатить…
Яковлев уже расстался с векселем и теперь поставил на кон купчую, когда заслышались явно дальние крики и брань.
— Никак стряслось что! — громко сказал Державин, отвлекаясь от маленьких знаков нежности.
Однако увлеченные игрой Максимов с Блудовым отмахнулись: мол, почудилось, а Яковлев так даже и ухом не повел — не до того.
— Я пойду, пожалуй, — встала, поправив ситцевый расстегайчик, Стеша и тише: — Гаврило, дружок, проводи меня…
Державин с готовностью поднялся, хотел было первым выйти из горницы и едва не расшиб лба о низкую ободверину. Дверь
