Камо - Илья Моисеевич Дубинский-Мухадзе
С осени 1901 года осиротевший Серго в Тифлисе. Учится на казенный кошт в фельдшерском училище при Михайловской больнице, живет в пансионате. Довольно скоро обретает доступ в круг видных грузинских революционеров. Избран в общегородской нелегальный ученический центр.
С Камо они столкнулись в подпольной типографии, куда оба весьма часто наведывались. Камо в качестве уважаемого крупного заказчика. Серго в роли поскромнее — чтобы помочь выправить корректуру, повертеть колесо «американки» — печатной машины.
Камо всякий раз являлся в новом, совершенно отличном обличье. То он щеголеватый грузинский князь в тонкосуконной черкеске и дорогой каракулевой папахе, то почтовый чиновник в пенсне на черном шнурке, то подвыпивший кинто или фаэтонщик… Серго таращит глаза, вертится поблизости. Быть может, он еще какое-то время соблюдал бы запрет вступать в разговоры, тем более расспрашивать о занятиях и подлинных фамилиях. Довольствовался бы тем, что знал ни на что не похожее имя этого поразительного человека. Не кавказское, не русское — просто Камо. Есть такое грузинское слово «кама», так это то, что по-русски «укроп», «травка». Все так загадочно…
Прорвало, когда за прокламациями, заказанными Камо, пришла пожилая прачка с майдана, с большой корзиной белья. Лишь по голосу, если хорошо прислушаться, можно было узнать старого знакомого. Серго держался, не подавал виду, а прачка, явно потешаясь, предложила: «Кацо, иди ко мне в помощники!»
Тут же сработала имеретинская привычка подсыпать в разговор перцу. «Кому помогать, батоно Камо, князю или прачке?» — «Ты о другом позаботься, как бы с тобой чего не случилось с испугу! Мальчишка!»
У обоих появилось желание затеять рыцарский поединок. Первым опомнился более старший Камо — ему без малого двадцать один год, Серго около семнадцати. Протянутая рука немедленно горячо пожата. Долгие годы идти им вместе, быть друзьями, самыми близкими.
Пока оба вне подозрения у полиции. Несколько месяцев еще останутся на свободе. Для Серго неповторимая возможность перенять у Камо то, что не вполне исчерпывающе можно назвать: смелость, оригинальность, настойчивость, неистощимость.
Обучение мастерству больше практическое. И не без озорства. Вроде того что увесистая пачка прокламаций во время премьеры «Ромео и Джульетты» угодила в голову помощника главноначальствующего на Кавказе. Утром по городу достоверный слух: «В Казенном театре покушение на самого Фрезе… С галерки метнули бомбу!..» Для успокоения публики в газете «Кавказ» по всей форме опровержение властей. И, естественно, без огласки имен возмутителей спокойствия строжайший разнос от Тифлисского комитета эсдеков…
В следующие годы Камо точно так же будут выговаривать за склонность к озорству, за предельное своеобразие иных его поступков. В расчете: авось хоть немного побережет себя. А что изменится, перестанет быть самим собой, это никто в мыслях не держит. Да и кому тогда поручать все то, что по обычным человеческим меркам невыполнимо?!
Камо охотно подставляет плечи. Помимо сверхобостренного чувства долга, ему крайне интересно и откровенно радостно от того, что его энергия, самообладание, дерзость, вероятно, и задатки большого актера снова взяли верх в труднейшем поединке. Его натура, характер.
За время небольшое — с весны до осени 1903 года…
В Тифлис по одному, по два добираются как умеют делегаты Первого съезда социал-демократических организаций Закавказья. С берегов моря Каспийского и моря Черного, с марганцевых разработок горных Чиатур, из долин Имеретии и Карталинии. Всех надо встретить на тайных явках, поместить в надежных квартирах. Проследить, чтобы по кавказской привычке не ходили гурьбой по городу и не ввязывались в шумные уличные споры. Самое главное — не привели бы «хвоста» — полицейскую ищейку, филера. Всё полностью забота Камо, его рабочей дружины. За ним и охрана съезда. Во все четыре дня заседаний. Организационная комиссия надеялась, что управятся быстрее. Оказалось — невозможно, слишком жгучее решается.
Перво-наперво о принципе построения партии. Слывущий солидным марксистом, будущий лидер грузинских меньшевиков Ной Жордания сулит всяческие беды и собственную отставку тоже, если съезд вместо нарочито отгороженных, наглухо разделенных национальными перегородками местных социал-демократических комитетов создаст Кавказский союз РСДРП. С единой волей и железной дисциплиной.
Делегаты не отказывают Жордания в своем уважении. Только всеми голосами против одного подтверждают жизнью давно подсказанное: «Грузинское рабочее движение не представляет собой обособленного, лишь грузинского, с собственной программой, оно подчиняется Российской социал-демократической партии».
Бесхитростное на сей счет разъяснение делегата Батума:
«Когда мы у себя на месте не смогли прийти к общему мнению по вопросам, связанным с тактикой уличных боев, мы обратились к Петербургскому комитету РСДРП, спросили, как нам быть? По рабочему русскому совету так потом и действовали».
На последнем, ночном, заседании избран Кавказский союзный комитет. Ему строгий наказ отстаивать программу, разработанную редакцией «Искры», Лениным, в сущности.
Теперь в обязанности Камо незаметно усадить всех участников тифлисского съезда в вагоны, избавить от навязчивых спутников. Не надо только его заранее расспрашивать, как станет действовать, тем более — подавать советы. Оборвет резко. Должен чувствовать безоговорочное доверие. Тогда всё. Кто сталкивался, не забудет. Пятьдесят с лишним лет спустя в «Записках» ветерана большевистской партии Ц. Бобровской:
«За Ефремом по пятам ходят шпионы[13]. На заседание комитета он смог явиться лишь благодаря необыкновенной находчивости Камо, который только ему одному известными проходными дворами ухитрился привести Ефрема сюда, на гору Святого Давида, и брался устроить беспрепятственный выезд его из Тифлиса. Коба предложил отправить Ефрема в Баку, чтобы он вошел в местный комитет партии. С этим предложением все согласились, и Ефрем в сопровождении своего «ангела-хранителя», как шутили мы, отправился на вокзал. Присутствие Камо воспринималось как полная гарантия…»
Если поручить кому-либо другому, Камо откровенно обижается. Утверждение своей удачливости в работе ему более необходимо, чем хлеб. Его слова:
«Я был назначен транспортером и должен был перевезти из Баку в Кутаис три пуда литературы на русском, армянском и грузинском языках… Билет стоил четыре рубля. Я ехал первый путь с билетом, а обратно под скамейкой. Обедал я не больше одного раза за все время поездки, но как я всегда был голоден!
Однажды я благополучно привез в Кутаис пять пудов литературы, шрифт и типографский станок. В четыре часа я зашел
