Камо - Илья Моисеевич Дубинский-Мухадзе
Почтенный дьякон церкви Сурп Саркиса на Харпухах Осеп Вахтангян склонен приватно давать уроки пения детям благочестивых прихожан. Плату спрашивает посильную, временем своим не дорожит. Хоровые занятия под аккомпанемент рояля длятся всякий раз, сколько потребуется Камо. Звонкие голоса и музыка должны перекрыть шум печатной машины.
На старом месте, в доме популярного детского врача Умикова, дольше оставлять нелегальную типографию крайне опасно. Другое помещение никак не находится. Издательская деятельность настолько застопорилась, что Камо с друзьями считают себя обязанными отправить по почте обнадеживающее заверение:
«Губернское жандармское управление. Господину Лаврову.
Извиняемся перед вами, что ввиду технических- затруднений в последнее время мы несколько задержали выпуск прокламаций, но даем честное слово впредь этого не повторять».
Перебрав множество всяких проектов, Камо вспоминает о бывшем своем соученике, горийском уроженце Вахтангяне. «Этот дьякон, — объясняет Камо на заседании комитета, — очень честный человек и настоящий природный социалист. Под прикрытием его церкви можно делать все, что нам потребуется».
А требуется, если по меркам Камо, сущий пустяк. В подвале под спальней и гостиной дьякона поместить печатную машину, наборные кассы со шрифтами, немного бумаги. В ограде церкви иногда устраивать тайные заседания. Ну и где случится, в жилом помещении или в самой церкви, занятия молодежного кружка.
К рассуждениям о том, умел и любил ли Камо агитировать, доносить до сердец правду — неодолимой силы правду большевиков.
Народный артист Армении Гаврош: «На квартире дьякона Осена мы встречались с Камо. Нам заранее давали знать, что Камо находится в Тифлисе, и, получив предварительно его согласие, наша группа собиралась слушать его беседу».
Видный партийный работник Закавказья Иван Певцов: «Летом 1904 года в Батумской тюрьме я оказался в одной камере с Камо. После долгих расспросов о том, как я попал в тюрьму, в чем обвиняюсь, как идет стачка на заводе, где я работал, Камо обратил внимание на мои крест. Он очень осторожно вел со мной в течение нескольких дней беседу о происхождении креста, о его значении, о том, кто был Христос… Вначале я горячо возражал, извлекая из старого своего арсенала всяческие доводы, которые он разбивал не спеша, но без промаха. Крест, висевший у меня на шее со дня рождения, полетел в парашу при общем одобрении всех сидящих в камере.
Камо предупредил меня: в будущем при беседах с рабочими осторожно касаться бога, не горячиться, уважительно, терпеливо выслушивать верующих и всегда очень тщательно готовиться к таким спорам. Это предупреждение потом принесло мне большую пользу, особенно в дискуссиях с сектантами в Батуме и Баку».
Тифлисский рабочий Валико Квинтрадзе: «Впервые я узнал Камо на нелегальном собрании на заводе Яралова в 1906 году. Выступали меньшевики, эсеры, кое-кто из большевиков. Настроение было подавленное. Но стоило только подняться Камо и бросить свой бодрый призыв, как всем стало легче, вновь зажглась уверенность в победе, вновь пробудилась воля к борьбе. «Лучше умереть с таким революционером, чем жить прозябая», — говорили рабочие после собрания».
При всем при этом Камо объясняет грузину рабочему разницу между «теоретическим» и «практическим». «Понимаешь, — говорит он, — «теоретически» — это как сшить сапоги, «практически» — самому сшить сапоги». Выбирая поле деятельности для самого себя, он явно предпочитал шить сапоги своими руками.
И отец дьякон Осеп, нисколько не сомневаясь в том, что по милости этого Камо он прямиком угодит в ад (Камо не оспаривает: «На все воля божья!»), продолжает давать уроки хорового пения. Работает, стало быть, на полную силу типография Камо. «Во время всеобщей Южной забастовки мне удалось напечатать и отправить двадцать пять тысяч экземпляров прокламаций: «Государственная казна или хитрая механика», «Что нужно знать и помнить каждому рабочему», «О восьмичасовом рабочем дне».
Как свидетельство того, что подпольщики твердо держат свое слово, больше не допускают перебоев или задержек в выпуске листовок, на каждом экземпляре хорошо знакомая властям пометка, как бы фирменный знак: «Типография «Едзие и К°» (по-грузински «едзие» значит «ищи»). Впервые пошло со времени, когда Камо на дальней окраине Батума наладил свою типографию.
Едзие! Ищи, пытайся! Борьба — стихия Камо…
…В руки ротмистра Лаврова попадает план противоправительственной демонстрации. В Тифлисе аресты. Головинский и Михайловский проспекты окружены войсками. На рабочих окраинах круглые сутки казачьи разъезды.
В весьма поредевшем составе собирается Временный комитет из подпольщиков, готовивших демонстрацию. С опозданием, что отнюдь не в его правилах, входит разгоряченный Камо.
— Слава богу, нашел!
Общее недоумение. Всего несколько часов назад сам Кацо для встречи выбрал этот серый, без окон, дом по соседству с монастырем Мтацминда. Чей-то голос:
— Почему не мог найти? Где твоя голова?
— Что спрашиваешь, дорогой? Голова где надо. Покойника подходящего не было!..
Грубая, неудачная шутка? Упаси господь! Камо действительно искал «подходящие» похороны. Такие, «чтобы были в Первом районе завтра в середине дня. Мы чисто одеваемся, приходим. Собирается хорошая толпа. Все вместе — похороны, демонстрация — спускаемся от церкви на Коргановской улице вниз на Головинский. Около театра я поднимаю красный флаг. Понятно, да?»
С утра 23 февраля в старой церкви не протиснуться. Родственники и близкие покойного приятно удивлены: «Вай, сколько людей пришло проводить несчастного!»
«В 12 часов похороны двинулись от церкви к Головинскому проспекту. По пути присоединились многие другие. Накопилось несколько сот человек, — передает ближайший в этот день помощник Камо Асатур Кахоян, более известный в кругу большевиков под псевдонимом Банвор Хечо Борчалинский. — Около театра полицейские и казаки также «склонили головы» перед гробом. Родственники усопшего зарыдали пуще прежнего. Вдруг взвился красный флаг и раздались возгласы: «Долой царское правительство!», «Да здравствует свобода!»
Полицейские, казаки, дворники накинулись на процессию. Началась жестокая свалка. Послышались проклятья и ругательства. Гроб оказался на земле…
Покуда «чины» были заняты на Головинском и полицейские врукопашную схватывались с рабочими, Камо на фаэтоне примчался на Солдатский базар, где всегда полно людей. Развернул благополучно увезенный с Головинского красный флаг, сказал маленькую речь».
Против обычного Камо похвалы не принимает, сердится. «Какой успех? Так, немного попробовали… Знаешь, скоро Первое мая?!»
Заранее в Тифлисе большего не скажешь. Подробности уже после событий. Настолько значительных, что немедленно по прибытии в Лондон пакета из Тифлиса редактор «Искры» Ленин выправляет, сдает в набор отчет весьма осведомленного очевидца.
«…Для нашего полицеймейстера Ковалева подавление движения было делом «чести» и карьеры: не раз уж ему доставалось за неумелые и несвоевременные действия. К майской демонстрации он стал готовиться с 23 февраля (после февральской
