Че, любовь к тебе сильнее смерти! Писатели и поэты разных стран о Че Геваре - Александр Иванович Колпакиди
– Ничего не останется ни от прошлого, ни от нас самих после пашей борьбы, – сказал Чакеньо. – Понимаешь, старик, – даже от нас самих!
И неожиданно Хавьер повторил стихи поэта, которые уже были у него на языке:
– И то, что некогда лелеял я в мечтах, на горе мне в холодный ныне обратилось прах.
Друзья возвращались в лагерь.
* * *
Сначала я посмотрел – мы все посмотрели – в его глаза, такие бесхитростные, детские. Он вошел во двор и поздоровался с нами, притронувшись ко лбу кончиками пальцев. Капитан шагнул ему навстречу и этаким широким жестом протянул руку, словно лучшему другу. Мы все влюбились в лейтенанта в мгновение ока. Наш кругленький капитан аж взмок от натуги – боялся выпустить один из своих знаменитых словесных снарядов крупного калибра. Похоже было, что язык его вообще откажется работать от такого долгого воздержания.
И вот является лейтенант с приказом – второму взводу приготовиться к рейду в лес: по сообщениям крестьян, в лесу замечены подозрительные лица. Мне очень хочется пойти вместе с лейтенантом, просто хочется, и все. Сразу видно, умеет он командовать и подавать пример подчиненным. А лейтенант будто угадал мое желание, глядит на меня и спрашивает, готов ли я идти. Так точно, лейтенант, с превеликим удовольствием, желаю послужить родине, не щадя жизни. Он улыбается. Хорошо это у меня вышло, просто как по писаному. Какаду молчит, разинув клюв; да не на такого напал, тут не отмолчишься. Мне никак нельзя, заводит Какаду попозже свою попугайскую песню, Кобылица меня ждет по этому самому делу. Разумеется, всех нас тоже пошлют в лес, в горы, но сперва отправится он, – лейтенант говорит строго и в то же время мягко, одним словом, настоящий начальник наш лейтенант.
Отряд под его командой выходит. Капитан поднимает руку на прощанье; наконец-то язык у капитана заработал, словно путы с него сняли. Приготовиться, командует нам сержант, спустя час выступаем. «За такого лейтенанта много дашь, мать твою так», – подводит итог капитан, нахваливая лейтенанта, который всего два дня с нами пробыл, а успел показать, что такое настоящий мужчина. Даже Какаду поддакивает, хоть он сейчас ни о чем и думать не может, кроме как о своем удовольствии: эх, красавица Кобылица! «С таким начальником и умереть не страшно», – подтверждает сержант. А я – чистая, говорю, правда, вот и я так чувствую, потому… А ну, к лесу, быстро – стреляют! Попробуйте только убить моего лейтенантика. Стреляй в воздух, пускай думают, что нас много. Гони бандитов. Отряд лейтенанта попал в засаду. Хорошо сказать «быстро», а камни в воде скользкие, как мыло. Беги и стреляй без передышки. И еще кричи. Сержант – лицо багровое и мокрое от пота – похож на жабу, которая вот-вот лопнет от натуги; он орет и стреляет. Камни, как живые, кидаются нам под ноги, не дают идти. Все поминают партизанскую мать и орут. От войны никуда не денешься, только какая это война, разве сравнить, когда мужчины дерутся в открытую и храбрость что-то значит. А здесь пропадешь ни за что, никто и знать не будет, никто не поможет тебе в тяжелую минуту; вот она какая, наша война. Засядет какой-нибудь стервец в укромном уголке и палит по тебе без предупреждения, даже выстрела еще не слышно, а ты уже готов. Неприятеля и не видать нигде. Помереть здесь – раз плюнуть, охнуть не успеешь, а пуля тут как тут, ты и не видал ее, а она уже отнимает у тебя ту малость, что остается от жизни бедному солдату.
Какаду пыхтит, как паровоз, и отчаянно палит во все стороны. Внизу посередине ущелья солдаты из отряда лейтенанта не продвинулись ни на один миллиметр. Распластались, лежат ничком и готовы вгрызться в землю.
Потом – полная тишина, никто не стреляет, один сержант носится взад-вперед, что-то высматривает зорким орлиным глазом. Должно быть, на этом пока точка – бандиты испарились бесследно, будто земля их поглотила. Вот так они дерутся. От этого у нас такое чувство, точно мы хватаем зубами воздух, но он для нас – как дыхание смерти.
Какаду из дальнего конца ущелья кричит солдатам, чтоб они поднимались наверх, опасность миновала. Но те не могут уйти, они сооружают носилки для кого-то, кого настигла пуля. Какаду кричит, спрашивает, кого там убили. И со дна ущелья долетает до нас, словно многоголосое дробное эхо, вихрь печали: да лейтенанта же, лейтенанта, лейте…
* * *
Он поднимает глаза на своего товарища, притаившегося в зарослях, и свистит. Свист птицей-невидимкой проносится над чащей. Человек снова смотрит на товарища. Оба прислушиваются.
– Не отвечают, – говорит человек; но в тот же миг их ушей достигает точно такой же свист, подражающий пронзительному голосу птицы и как бы продленный расстоянием.
Товарищ распрямляется и осторожно делает первый шаг, тревожно вглядываясь в каждый кустик, если оттуда доносится хоть малейший шорох. «Этот Чакеньо слышит то, чего я бы вовек не расслышал», – думает Хавьер, пробираясь вперед с винтовкой наперевес.
Они спускаются с холма и выходят к реке. Человек на мгновенье останавливается – как всегда, когда он попадает на это место.
– Быстрей, – шепчет Чакеньо.
На левом берегу поет какая-то диковинная птица. Чакеньо отвечает на ее пение. Человек отводит глаза в сторону. Начинает переходить реку вброд. От его тела по свинцовому стеклу реки кругами расходятся волны, исчезая где-то вдали, на плотной, темной толще воды. Чакеньо идет впереди. Вода доходит ему до пояса.
«Вот тут, на этом самом месте она купалась», – говорит себе Хавьер. Течение еле заметно, река похожа на гигантский пруд.
– Вода что кипяток в эти часы, – шепчет Чакеньо.
– Еще бы, – откликается Хавьер.
«Ей было здесь по пояс», – думает он.
Чакеньо уже выбрался на берег и поджидает его. Когда Хавьер подходит, Чакеньо снова пускается в путь. Прежде чем начать подъем по тропинке, Чакеньо трижды свистит, подражая змее, переплывающей реку. С другой стороны отвечают.
– Чудесно, – говорит Чакеньо.
Чакеньо ходит совсем бесшумно. Товарищи чуть было не прозвали его за это «Котом», но прозвище ему не понравилось. «Это означает и кое-что еще», – сказал он категорически и серьезно. Больше никогда его так не называли.
Хавьер на мгновение задерживается, чтобы бросить последний взгляд на спокойную воду, едва угадывающуюся по тусклому блеску там внизу, в конце тропинки.
Намокшие брюки мешают идти. Хавьеру снова вспоминается девушка на реке. «Наверное, живет где-нибудь поблизости», – говорит он себе. В нем растет уверенность, что он
