Родион Нахапетов - Влюбленный

Я был ему не нужен!

Теперь я сам выступал в роли подлеца отца.

Два сказочных дня. В Диснейленде и на студии «Юнивёрсал». Беготня от одного аттракциона к другому. Хот — доги, кока — кола, поп — корн — и безмерное счастье. Видеть их такими и примериваться к словам прощания было настоящей пыткой.

У моих женщин прямо противоположные характеры. По гороскопу Вера — Водолей, а Наташа — Близнецы. Одна избегает конфликтов, другая их провоцирует. С Водолеем легко, с Близнецами трудно. Наташу носит из стороны в сторону, Веру тянет к стабильности. У каждой есть свои плюсы и минусы. Нет, Близнецы отнюдь не мой любимый знак, но что же тогда стряслось? Что заставляет меня сносить Наташин мятущийся характер? Может, то, что мама тоже была Близнец? Неужели это ее призрак влечет меня?

В это время начались съемки документальной картины. Несколько интервью с эмигрантами мы сделали в Лoc — Анджелесе, затем отправились в Нью — Йорк. Съемки на Брайтон- Бич, в Центральном парке. Потом намечалась поездка в Париж, где нас ждал наследник Российского престола Великий князь Владимир Кириллович. Там же, в Париже, предполагалось взять интервью и у Рудольфа Нуреева. Но прежде — Нью — Йорк.

В Нью — Йорк мы полетели с Верой и девочками. Там, побыв со мной четыре дня, они должны были сесть на самолет в Москву, я же, завершив серию интервью, на «Эйр Франс». Наташа оставалась в Лос — Анджелесе.

В эти последние четыре дня и я и Вера поняли, что случилось что‑то непоправимое. Напряжение росло. Вера с трудом прятала от девочек слезы, а я изо всех сил старался занять себя работой. Лишь девочки, не догадываясь о беде, были по- настоящему счастливы. Наконец‑то мама и папа вместе!

Съемки фильма шли полным ходом. Один интересный эмигрант сменялся другим. В результате, отснятого в Нью- Йорке материала хватило бы на десять фильмов. У всех интервью был единый остов: свобода! Эта тема была инициирована самим Давыдовым, поэтому приходилось обсасывать это слово и так и этак, и с таким усердием, что порой становилось скучно.

Однако то, что не было подчинено режиссуре Давыдова, а возникало спонтанно, мне очень нравилось и давало надежду, что фильм может вырулить на широкий простор.

— Кого ждем?

— Писателя Сергея Довлатова, — отвечает Давыдов и нетерпеливо смотрит на часы.

Наконец в кафе появляется высокий, привлекательной наружности человек. Ему под пятьдесят.

— Я Довлатов. Извините за опоздание. О! У вас уже все готово? И камера? И вопросы? Ну что ж, начнем.

Из‑за недостатка времени режиссер забывает представить меня Довлатову.

Зажигается сигнальный огонек камеры, и я с места в карьер задаю первый вопрос:

— Вы были свободны в России?

Вдруг Довлатов «берет меня в фокус»:

— Простите… А вы не Нахапетов?

Камера работает, я должен реагировать.

— Да.

— Бога ради извините, что не признал вас сразу. Вижу знакомое лицо, но… Как вы оказались здесь? Как устроились?

Вместо того чтобы отвечать ведущему, Довлатов сам стал задавать вопросы. Мне пришлось отвечать. Получилось смешно, естественно, до — ку — мен — таль — но. Жаль, что это непринужденное начало беседы Давыдов потом выбросил.

Один эпизод хочу выделить особо, он сыграет роковую роль впоследствии.

Нью — Йорк. Мы снимаем в Центральном парке. На почтительном от нас расстоянии Аня и Маша беззаботно — резвятся на ярко — зеленой полянке. Оператор, закончив снимать очередного эмигранта, скашивает взгляд, замечает девочек и… включает камеру. Через полгода эти невинные кадры взорвутся, как мина замедленного действия, в наших с Наташей и без того трудных отношениях.

Мне платили сто долларов суточных. Несколько дней съемок и часть гонорара дали мне возможность купить компьютер, который Вера взяла с собой. Продав его, она могла бы получить приличную сумму. Это все, что я мог для них сделать.

И вот — Париж.

Великий князь Владимир Кириллович, наследник Российского престола, встретил нас чрезвычайно любезно. Мы расположились для интервью в его квартире в самом центре Парижа (неподалеку от американского посольства). Он был в элегантном темно — синем костюме, умело причесан — волосок к волоску. Голубая кровь, белая кость — царская порода. Вся семья была в сборе: жена, дочь и внук.

— Я испытал много трудностей, — говорил Великий князь. — Судьба бросала меня с места на место, но я, являясь единственным наследником Российского престола, всегда был готов выполнить свой долг.

Давыдов остановил съемку и подсел поближе к Великому князю.

— Не могли бы вы рассказать о другом? Что вы понимаете под словом «свобода»?

— Минуточку… — Владимир Кириллович повернулся к супруге: — Как было?

— Скованно. Повтори еще раз, — сказала Великая княгиня и, понизив голос, уточнила: — Вся наша семья перенесла огромные трудности.

— Да — да, ты права… (Режиссеру.) Позвольте мне еще раз? Я был недостаточно четок.

Анатолий, вздохнув, согласился.

— Пожалуйста, не забудьте о свободе.

Великий князь кивнул и начал свое интервью, подчеркнув на этот раз, что не один он испытал много трудностей, а…

— …вся наша семья. Мы скитались по странам, знали нужду. Но никогда не забывали о своем священном долге…

Я видел, что Анатолий ерзает на стуле, явно недовольный. Он планировал услышать размышления наследника престола о свободе, а не о долге. Я отвел Давыдова в сторону.

— Пусть говорит, что хочет, — сказал я. — Это интервью для него — возможность заявить о себе в полный голос. Поверь, это всем будет интересно. Даже то, как он говорит, — уникально и неповторимо.

Давыдов был сердит. Ему не нравилось, что будущий монарх так упрямо избегает говорить о свободе. Видимо, поведение Великого князя нарушало стратегию Давыдова и задевало его режиссерское самолюбие.

На мой взгляд, в документальном фильме (да и в художественном) убеждают не намерения, а результат. Не надо живых людей водить за ручку. Естественность дороже нарочитости. Разве плохо было бы заснять этого Владимира Кирилловича за обеденным столом или на прогулке, между делом вывести его на разговор и сделать это так непринужденно и легко, чтобы он забыл о существовании съемочной камеры? Надо, чтобы он был волен, свободен рассуждать, оставаясь самим собой.

Понятно, что в планы Давыдова такое не входило. Но и раздражаться на Великого князя не следовало. Тот, глядя в объектив видеокамеры, обращался не к Давыдову и не ко мне, а ко всей России. Его волнение было обусловлено тем, что он хотел произвести должное впечатление.