Максим Чертанов - Дарвин

Убеждение в том, что одни живые существа произошли от других, Уоллес, как и Дарвин в записных книжках 1830-х годов (по Дэвису, Дарвин книжки сочинил задним числом, специально испачкав, чтобы были непохожи на новые, писал нарочно разными почерками и старинными чернилами), основывал на схожести найденных в определенных местах ископаемых зверей с живущими в тех же местах. Он сделал выводы: «…появление каждого нового вида в природе соответствует во времени и пространстве тем близкородственным видам, которые существовали до него»; «нынешнее состояние Земли и населяющих ее организмов есть последняя стадия длительной и непрерывной серии испытанных ими изменений». Дивергенция, хотя он не употреблял такого термина, тоже пришла ему в голову — как частный, но преобладающий случай: «Серии родства выглядят в пространстве как простой переход от вида к виду или от группы к группе, но, как правило, такие серии непродолжительны. Обычно возникают две или более модификации… что приводит к образованию двух обособленных серий видов, со временем накапливающих различия между собой и образующих особые роды». Употребил он и сравнение с деревом: «Огромное число видов и вариаций формы и строения, происходящих от почти бесчисленного количества предковых видов, образуют сложно разветвленные линии родства, наподобие сплетения ветвей сучковатого дуба».

То, что мы называем эволюцией, Уоллес считал само собой разумеющимся: «Переход от рыб к рептилиям и млекопитающим, а также от низших млекопитающих к высшим не может быть оспорен»; как и Дарвин, он настаивал на постепенности такого перехода: «Чтобы возникли высшие позвоночные, потребовалось много промежуточных шагов…» Причин того, что животные изменяются, Уоллес пока не назвал, лишь констатировал, что этому помогает изоляция.

Лайель прочел текст Уоллеса в ноябре 1855 года и заинтересовался, прочел и Блит, писал Дарвину 8 декабря: «Хорошо! Но что сказать о таких существах, как жираф, лось? Мы можем предположить потерянный ряд градаций, соединяющих эти роды с типом оленей? Уоллес, я думаю, поставил вопрос хорошо; и согласно его теории, различные домашние породы животных были развиты в виды… А что Вы думаете о статье? Имеет она отношение к Вашей проблеме — не новизной аргументов, а ясным сопоставлением фактов и явлений? С другой стороны, посмотрите, как европейская улитка сохраняет неизменность на протяжении многих веков…»

Дарвин на это ничего Блиту не ответил. Статью Уоллеса он прочел той же осенью, судя по заметкам в записной книжке 1855 года: «Ничего особенно нового. Его закон — каждое существо связано временем и территорией с существовавшими ранее видами…» Он написал Уоллесу в конце 1855-го или начале 1856 года: письмо не сохранилось, из заметок Уоллеса явствует, что Дарвин просил привезти птиц из Малайзии.

Зима 1856 года прошла в работе; в апреле гостил Лайель с женой, которая с удивлением узнала, что Эмма вновь беременна, — в ее возрасте это было неприлично. Лайель завел разговор об Уоллесе и советовал Дарвину опубликовать труд о происхождении видов, пока его не опередили. Зять Лайеля, Банбери, писал Дарвину: «Я надеюсь, что Вы не откажетесь от идеи издать Ваши взгляды на этот вопрос… работа человека, так долго, глубоко и философски изучавшего вопрос, не может не иметь большого значения для науки».

Публиковать сырые заметки Дарвин не хотел, но друзья подстегнули честолюбие; он решился представить работу на суд коллег. 22 апреля в Дауни прибыли Хаксли, Гукер и энтомолог Томас Уолластон с женами; к обеду пришел Лаббок. Хозяин демонстрировал голубей и цветочки, потом изложил свои идеи. Визит длился четыре дня. Неизвестно, что сказали гости: есть лишь заметка Дарвина, датированная 28 апреля, о том, что Уолластон с ним не согласился. Но слухи поползли. Лайель — Банбери, 30 апреля: «Они (все четверо) скрестили копья из-за видов и зашли, мне кажется, дальше, чем намеревались… Мне пока неясно, как далеко они зайдут и как избежать ламарковщины». Банбери — Лайелю: «Дарвин идет дальше в своих представлениях о превращении видов, чем я думал, но даже он, думаю, не станет утверждать, что эта изменчивость безгранична; вряд ли он считает, что мох может превратиться в магнолию или устрица в олдермена[15], хотя он, кажется, считает, что все формы каждой группы, возможно, возникли из первоначального предка, даже, например, что вереск Европы и мыса Кейп-Мей имеет общее происхождение: этому я не верю».

1 мая Лайель вновь настойчиво рекомендовал печататься. 5-го Дарвин поехал в Лондон, 6-го делал в Линнеевском обществе совместный с ботаником М. Беркли доклад о том, как семена путешествуют по морю, 7-го был на заседании Королевского общества. 9-го и 11-го писал Гукеру, что не решается последовать совету Лайеля: «Публиковать теоретический очерк без фактов? Это ужасно ненаучно». Гукер советовал написать очерк, а там видно будет. 14 мая Дарвин начал делать очередной краткий вариант. Закончил фрагмент о географическом распространении: отверг теорию Форбса о «мостах» и заявил, что даже ледниковый период не помеха тому, чтобы живые существа путешествовали. Летом начал второй фрагмент — о домашних животных.

Начал он с того, что животные одного вида немножко отличаются друг от друга; если бы этого не было, селекционер не мог бы выводить разные породы, а так он «подвергает животных и растения разным условиям существования, и появляется изменчивость, которую он не в состоянии предотвратить или ограничить». И тут царит дивергенция: «Склонность человека доводить отбор признака до крайней степени ведет к расхождению признаков… Признаки продолжают изменяться в том же направлении, в котором они уже изменились раньше…» Аналогичный процесс — естественный отбор — идет в природе, но «более совершенным путем и бесконечно медленнее». Почему природный процесс совершеннее? Человек видит только броские внешние признаки: длинный хвост, короткие рога; естественный же отбор поощряет к развитию самую незаметную особенность, если она помогает животному занять свою особенную нишу.

Все лето шли консультации; письма Гукеру и от Гукера, к Хаксли и от Хаксли летали туда-сюда несколько раз в неделю. Чего только там не обсуждалось! Известная цитата из письма Гукеру от 13 июля 1856 года: «Какую книгу мог бы написать какой-нибудь служитель дьявола о неискусной, беспорядочной, коварной и ужасающе жестокой работе природы!» Как это вяжется с заявлением о «совершенной» работе природы? У нас в переводах опускают предыдущий абзац и предшествовавшую ему дискуссию. Дарвин просил Хаксли найти примеры животных-гермафродитов. Ему хотелось, чтобы гермафродитов не было, а если и были, то такие, которые способны к половому размножению и «просто пока не хотят»: это доказывало бы, что половое размножение полезная штука и живые существа в процессе развития его приобрели или находятся в процессе приобретения. Но Хаксли сказал, что есть медузы — чистые гермафродиты. Дарвин написал, что это ужасно, но, может быть, медуза может сперматозоиды другой медузы съесть и так оплодотвориться? Хаксли отвечал с усмешкой: «Непристойность гипотезы до некоторой степени служит в пользу ее вероятности; природа так низка…» Комментарий к ответу Хаксли и содержится в письме Гукеру. Однако «низость» природы подтверждало многое, несколько месяцев спустя Дарвин записывал: «Может ли инстинкт, который побуждает самку паука пожирать самца после совокупления, служить на пользу виду? Тушка мужа, без сомнения, кормит ее; и, не имея лучшего объяснения, мы таким образом приходим к идее величайшего утилитаризма, совместимого с принципом естественного отбора, хотя это низко и невероятно жестоко»[16].