Картинные девушки. Музы и художники: от Веласкеса до Анатолия Зверева - Анна Александровна Матвеева
Аркадий Кудря, автор биографии Кустодиева, ссылается на слова сына художника: «Для “Русской Венеры” позировала, по воспоминаниям Кирилла Борисовича, девушка лет двадцати трёх, пышная, с хорошей фигурой. Когда же настала пора писать маслом, позировать пришлось любимой натурщице Кустодиева – дочери Ирине».
Дочь Кустодиева, как и он сам, очень любила театр. В 1927 году она окончила ленинградский Институт сценических искусств, работала в Ленинградской филармонии и БДТ. Личная жизнь Ирины, судя по всему, не сложилась, она была одинока. Умерла в 1981 году.
Кирилл Кустодиев с детства прекрасно рисовал, поступил на живописный факультет Ленинградского высшего художественно-технического института. Как сестра и отец, он тоже увлекался театром, став в конце концов театральным художником. Кирилл был очень привлекательным мужчиной, нравился женщинам, был трижды женат. Татьяна, его дочь от второго брака, – известный искусствовед. Кирилл Борисович пытался сказать своё слово в станковой живописи, но постоянные сравнения его работ с отцовскими сыграли драматическую роль – тень отца была столь велика, что прятала всё сделанное сыном. Умер Кирилл Кустодиев в 1971 году.
«Впереди – с кровавым флагом»
Любой портрет – отчасти автопортрет, ведь в каждом герое, иногда против желания художника, отражены если не его собственные черты, то его мировоззрение, отношение к модели, порой – предвидение её или своей судьбы. Что уж тогда говорить об автопортретах как таковых? В работе 1905 года «На охоте» (Русский музей), где Кустодиев с тревогой глядит в будущее, поставив палец на ружейный курок, ощущается предвестие страшных перемен, и даже славный пейзаж никого не обманывает. На события того же 1905 года – подавление восстания, «кровавое воскресенье» – Кустодиев откликнулся рисунком для революционного журнала «Жупел». «Москва. Вступление» (1905, Третьяковская галерея) – безжалостная смерть, персонифицированная в виде гигантского скелета, собирает свой страшный урожай. Более поздняя работа «Большевик» (1920, Третьяковская галерея) сделана по той же модели: бородатый великан с красным знаменем, льющимся над городом кровавой рекой, широко шагает по улицам большого города, а под ногами его мельтешат безликие человечки, муравьи, расходный материал. Взгляд циклопического большевика почти безумен, от его колоссальной фигуры падают тени на стены храма – он движется прямо на церковь и вот-вот сметёт её с лица земли. Маковка купола не достает великану даже до подбородка… Любопытно, что самим большевикам картина понравилась, они не разглядели в ней того ужаса, который очевиден нам сегодня. Место действия «Большевика» – не Москва и не Петербург, а некий условный русский город, пусть даже биограф Кустодиева Всеволод Воинов углядел в здании на горе Румянцевский музей (сейчас – Дом Пашкова). И, конечно же, каждый, кто смотрел и в те годы, и теперь на эту картину, вспоминает поэму Блока[99] «Двенадцать»:
Впереди – с кровавым флагом.
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз —
Впереди – Исус Христос.
Вместо блоковского Христа в «Большевике» явился безжалостный огр, испепеляющий взглядом оплот духовной жизни, прущий на него напролом.
В книгах о Кустодиеве, написанных в советский период, позиция художника трактуется однозначно: поддержал революцию, ликовал, когда всё произошло, поздравлял в письмах знакомых «с великой радостью». Но на самом деле он далеко не сразу разобрался в том, что происходило и происходит. В 1911 году Кустодиев, уже ставший к тому времени по представлению Репина членом Академии художеств, принял заказ «лепить царя» – навряд ли он согласился бы на это, будучи непримиримым сторонником перемен в обществе. Он писал портреты членов царской семьи и высокопоставленных сановников – и делал безжалостные карикатуры для «Жупела» и «Адской почты», – высмеивая тех самых людей, которых ещё совсем недавно портретировал для «…Государственного совета». В 1918 году он вместе с художниками Виктором Васнецовым и Михаилом Езучевским участвовал в разработке формы обмундирования Рабоче-Крестьянской Красной Армии[100]: считается, что именно ему принадлежала идея ввести в форму шлем, который позднее станут называть «будёновкой». Кустодиев не собирался покидать пылающую в огне революции Россию, да он и не мог её покинуть. Но и принять новые порядки художнику было непросто – ему вообще приходилось в эти годы непросто. Роковая полоса неудач всё никак не заканчивалась, денег не было, и он вынужден был браться за неприятные заказы, тогда как писать хотелось своё, уже нащупанное в «Базаре в деревне» (1902, Национальный музей изобразительных искусств имени Гапара Айтиева, Бишкек) и «Ярмарке» (1906), приобретённой в коллекцию Третьяковской галереи по рекомендации Валентина Серова. Народные мотивы, быт русской провинции, традиционные промыслы – всё это было тогда в моде у художников, но интересовало Кустодиева независимо от общих устремлений. То, к чему он в конце концов придёт, можно очень условно определить как реализм, настоянный на театральных декорациях и лубочных картинках. Лоскутное одеяло из правды жизни и сказочных сюжетов.
Любите ли вы театр
«Если меня что привлекает, так это декоративность», – признается Кустодиев в одном из писем. Ему вторит Александр Бенуа: «Мне кажется, что настоящий Кустодиев – это русская ярмарка, пестрядина, “глазастые” ситцы, варварская “драка красок”, русский посад и русское село, с их гармониками, пряниками, расфуфыренными девками и лихими парнями… Я утверждаю, что это его настоящая сфера, его настоящая радость…» Кустодиев в те годы почти отказывается от масляной живописи, предпочитая гуашь и темперу – традиционную технику русской иконописи. Можно ли совместить всю эту «пестрядину» с портретами? Оказывается, можно. Одним из первых удавшихся экспериментов такого рода стал «Автопортрет» 1912 года, находящийся в собрании Уффици. Кустодиеву было предложено исполнить эту работу для флорентийской галереи, где хранятся автопортреты самых выдающихся европейских мастеров[101]. И Кустодиев здесь уже именно мастер – настоящий мэтр в пушистой шапке и богатой шубе позирует на фоне куполов Троице-Сергиевой лавры. Зима, синее небо, заснеженные
