Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя - Владимир Н. Яранцев
Любопытно и другое: закат и гибель в «Аэлите» и в «Возвращении Будды», кажется, происходит в сознании одного человека, Лося и Сафонова, соответственно. Все эти невероятные приключения происходили только в мечтах обоих интеллигентов. «Западника» Толстого, думавшего-гадавшего о предстоявшей ему новой советской жизни как о марсианской, где возможно все – и народная революция, и рабовладельческий рай диктатора Тускуба. И «восточника», брата Алеута Иванова, полагавшего, что «азиатское» начало поможет возрождению страны, как помогло оно революции. Как ни странно, но и у Толстого в главах об Атлантиде, откуда прилетели на Марс атланты-завоеватели, говорится о едва ли не решающей роли в установлении благоденствия в Атлантиде племени азиатских номадов.
Но самым главным мечтателем и «фантастом», пьяным своей мыслью о «закате Европы», был сам О. Шпенглер, по большому счету сбивший с толку всех, не только Толстого и Иванова, заставив их фантазировать, осваивать жанр фантастики. Его теория отдельных, самодостаточных цивилизаций-организмов, сменяющих одна другую по законам почти биологическим, была сродни фантастике. Тем более что и теории-то здесь практически нет, нет и методологии, а терминология какая-то художественная, и главное место тут принадлежит «душе». Выходит, что и «Аэлита», и особенно «Возвращение Будды» написаны единомышленниками Шпенглера, и у Лося и Сафонова – свои время, история, культура и цивилизация современной им России. И каждый из них человек с «фаустовской» душой, полной «бурных, бесконечных стремлений», «исключительной динамичности» в поисках истины.
Возможно даже, что Толстой и в большей степени Иванов восприняли пессимизм автора «Заката Европы» из книги «Освальд Шпенглер и “Закат Европы”», состоящей из статей четырех русских философов – Ф. Степуна, С. Франка, Н. Бердяева и Я. Букшпана. В этой тонкой (96 страниц) брошюре суть артистической философии Шпенглера изложена с редкой ясностью, доступно и ярко. Тем более ее нельзя было не заметить, что из-за нее произошел настоящий скандал.
Книга вышла еще в конце декабря 1921 г., ее успели раскритиковать в советской печати, в том числе и в «Красной нови» – в № 2 (март-апрель) в подборке статей К. Грасиса, В. Базарова и С. Боброва. Тогда же ее заметил сам Ленин, возможно, прочитавший данные статьи еще до выхода в печать и затребовавший сборник «четырех философов» для себя. Как говорят, глава советского государства пришел в ярость. Он так писал Н. Горбунову: «О прилагаемой книге я хотел поговорить с Уншлихтом. По-моему, это похоже на “литературное прикрытие белогвардейской организации”». Достаточно сказать, что Уншлихт был тогда зам. председателя ВЧК-ГПУ. Грянуло, правда, не сразу, а в августе 1922 г. Сначала Зиновьев, глава Петрограда, выступил с речью «Об антисоветских партиях и течениях», которые «пытаются использовать свою легальность в своих контрреволюционных интересах и держат курс на “врастание” в советский режим», чтобы «постепенно изменить в духе буржуазной демократии». Через несколько дней, 10 августа, Политбюро утвердило списки «антисоветской интеллигенции», слава Богу, не на расстрел, а для высылки за границу. Среди десятков гуманитариев, в основном философов, были и авторы книги о «Закате Европы». Один из этих философов писал о загадке России, ее положении между Востоком и Западом: «Сейчас (т. е. после революции. – В. Я.) мы еще больше отбрасываемся на Восток». При этом он верил, что это не навсегда.
Иванову особенно близки должны были быть именно эти слова Н. Бердяева. И он мог, соглашаясь, читать дальше: «Мы русский восток, в нас сталкивается два потока всемирной истории, восточный и западный», «в России скрыта тайна, которую мы с вами не можем вполне разгадать», «час еще не настал». И разве не отзвуком этих слов Бердяева, навеянных Шпенглером, звучит финал повести «Возвращение Будды» с вопросом о дальнейшем пути? Куда идти России-«Будде» в эпоху заката Европы с ее, России, то ли европейским, то ли азиатским социализмом? Что будет со страной, где интеллигенцию вывозят на пароходах в эту самую якобы гибнущую Европу, где судят и расстреливают духовенство, эсеров, поэтов, где установилась власть кровавого ЧК, о которой пишут целые книги? И где два других философа спорят о том, нужна ли культура в России вообще. И один из них, М. Гершензон, явно побеждает другого, Вяч. Иванова, знаменитого однофамильца Иванова и его полную противоположность. Да, он иной, новый, не символистский Иванов. А скорее Гершензон, для которого культура – «система (…) принуждений», которому в ней «душно» и которому «мерещится, как Руссо, какое-то блаженное состояние – полной свободы и ненагружености духа, райской беспечности». В то время как Вяч. Иванов призывает остаться в плену этих принуждений, восходящих к Богу, и нравится ему бродить не в обычном лесу, а в «лесу символов». Но все же, несмотря на разногласия, они люди одной среды, одного поля ягоды. Даже одной комнаты, из «углов» которой вели свою странную переписку.
Советский «культурник» Воронский решил организовать при журнале свое издательство «Круг», и на главные роли редакторов-оценщиков и отборщиков рукописей приглашались, повторим, Пильняк и он, Иванов. В новом издательстве и одноименном альманахе должна была коваться новая культура – «отражаться новые быт и новые формы искусства», а среди главных задач – «борьба с мещанством», сообщала газета «Правда». «Круг» задумывался как издательство идеологическое. В нем были заинтересованы на высшем уровне: сам И. Сталин видел в Иванове писателя «советски настроенного» и предлагал его поставить во главе общества, создававшегося для «завоевания близких к нам молодых поэтов путем материальной и моральной их поддержки». А «курировать» издательство поручалось другому члену Политбюро и председателю Моссовета Л. Каменеву. Но «серапионовство», писательское удальство, даже лихость, так поразившие всех в произведениях Иванова начала 1920-х, еще прочно сидело в нем. Перевоспитываться в писателя официозного, угодного власти, он не торопился. Позиция аполитичного, независимого, «маска стороннего наблюдателя», по выражению Е. Папковой, инерция, сохранялись и практически весь следующий 1923 год. «Возвращение Будды» написано еще этим, свободным и «ироничным» Ивановым, «серапионом». Он может писать и «под» Пильняка, и «под» Толстого, сохраняя при этом свой почерк автора
