Сергей Довлатов. Остановка на местности. Опыт концептуальной биографии - Максим Александрович Гуреев
В 1980 году в Париже в издательстве Александра Глезера «Третья волна» было напечатано «Соло на ундервуде», а в 1981 году в «Серебряном веке» вышел «Копромисс».
В главе «Иные волны» мы уже писали о жанровом своеобразии довлатовских текстов, вернее, о такой их особенности, как «фрагментарность», говоря языком Виктора Борисовича Кривулина.
То есть каждая новая книга писателя являлась сборником рассказов, смысловых эпизодов, связанных теманически и текстологически. Всякий раз, садясь за новую книгу, Сергей, по сути, садился за переработку и форматирование прежних текстов, занимался сбором рассказов и своего рода их подгонкой друг к другу. Именно эта (техническая) работа Довлатову удавалась не всегда, отнимала у него массу сил и нервной энергии. Впрочем, и не его это была задача в конечном итоге, потому как этим должен был заниматься профессиональный редактор, который бы чувствовал энергетику писателя, его стиль и метод.
В начале 80-х таким редактором и издателем Сергея стал Игорь Маркович Ефимов (1937–2020).
Оказавшись в эмиграции в 1978 году, Ефимов – выпускник Ленинградского политехнического и Литературного институтов, член СП СССР – начал сотрудничать с издательством «Ардис», а затем создал и свое – «Эрмитаж», в котором в 82 и 86 годах он напечатал «Зону» и «Чемодан» Довлатова.
Дружба Довлатова и Ефимова началась еще в Ленинграде. В США они встретились (Ефимов жил в Анн-Арборе, Мичиган) и продолжили общение, но уже в ином качестве.
Автор и издатель, режиссер и продюсер – ипостаси, которым никогда не сойтись (исключения, разумеется, бывают, но правило они только подтверждают). Активное участие Игоря Марковича в подготовке сборников Сергея к печати, их компоновка, редактирование во многом, безусловно, позволило писателю прийти к читателю в том виде, в каком мы знаем и любим Довлатова. Однако авторское «я», авторские амбиции, особенно укрепившиеся после публикаций в престижном The New Yorker неизбежно вошли в противоречие с редакторским и издательским диктатом.
Многолетняя переписка Сергея Довлатова и Игоря Ефимова – это, по сути, история накопления взаимных претензий, история угасания дружбы и перерастания ее в жесткий конфликт.
Неразрешимости ему добавило еще и то обстоятельство, что Игорь Маркович и Карл Проффер расстались не самым дружеским образом, и Сергей Донатович пытался балансировать меж «двух огней»: меж влиятельным владельцем «Ардиса» и издающим его Ефимовым. Эту позицию последний посчитал непорядочной.
В результате переписка перешла в формат взаимных обвинений и оскорблений, что так не любили ни Ефимов, ни Довлатов, но атмосфера коммунальной эмигрантской кухне тому, увы, весьма споспешествовала.
Да, Сергей признавал, что алкоголь является его огромной проблемой, от которой страдают и он, и окружающие его люди, но он пытается с ней справиться, признавал, что его мечта стать профессиональным писателем и жить на гонорары закончилась полным крахом, напоминал, что у него болеет мать, и семейные проблемы из Ленинграда перекочевали в Нью-Йорк, но при этом он состоявшийся автор, у которого есть свое имя и свои читатели, которые его любят, а, следовательно, он требует уважения к своей персоне творца.
Александр Генис[15] писал о писательской самоидентификации Довлатова:
«Сергей занимал стратегически очень выгодную позицию – он всегда был ниже всех. Знаете, как море побеждает реки? Тем, что располагается ниже их. Довлатов без конца повторял: «Конечно, другие писатели – это настоящие писатели. А кто я такой?» В то же время он прекрасно знал себе цену и представлял свое будущее. Однажды он сказал: «Вот вы с Вайлем – как Ильф и Петров». Я засмеялся: «Ну, если мы Ильф и Петров, тогда ты Чехов!» Сергей, абсолютно не смутившись, ответил: «Да, так оно и есть». Мне тогда это показалось святотатством».
Игорь Маркович Ефимов явно не разделял подобной позиции писателя, да и стиль его поведения ему претил, а посему Сергею он ответил короткой и язвительно рекомендацией – Вам «придется расстаться с образом «симпатичного и непутевого малого». Поверьте, никто не видит Вас таким».
«Зря Вы, Игорь, написали это письмо так грубо и так презрительно», – только и осталось ответить Довлатову.
Итак, точка была поставлена.
По воспоминаниям Евгения Рубина, в конце 80-х Сергей испортил отношения с большинством коллег по цеху в эмиграции, а также и с теми, кто приезжал его навещать из Питера и Москвы.
Известно, что в своем письме старой ленинградской приятельнице Виктории Беломлинской Довлатов рассказывал о том, что перессорился в Нью-Йорке со всеми, кроме Бродского.
Также конфликтная ситуация, к сожалению, сложилась и вокруг предполагаемых публикаций Довлатова в СССР в начале 90-х.
Из письма Сергея Тамаре Зибуновой:
«Я – русский автор, моя аудитория в Союзе, и я от души благодарен всем, кто проявляет интерес к моей работе. Более того, я уверен, что рано или поздно всех нас будут печатать в СССР, и всеми силами желал бы ускорить этот процесс.
Все это так. Но при этом – я ждал своих публикаций на родине 24 года… готов ждать еще столько же и завещать это ожидание своим детям, и потому теперь, когда это становиться реальностью, я вовсе не хотел бы, чтобы долгожданный процесс совершался без моего участия. Я живой литератор, у меня есть адрес и телефон, и я не хочу, чтобы мое литературное имя (единственное, говоря без кокетства, мое достояние) было представлено морально, что называется, устаревшими, попросту – старыми рассказами, невыправленными, отобранными не мной, вышедшими, так сказать, из употребления. Короче, я сам буду решать, что именно предлагать журналам, и в каком виде все это будет опубликовано. Не вдаваясь в детали, скажу, что это мое неотъемлемое, всем цивилизованным миром признаваемое – авторское право.
И тебя, и твоих друзей из редакции, я еще раз благодарю за честь и внимание, но категорически настаиваю на том, чтобы любые публикации были отложены до непосредственных контактов со мной».
Такими образом, в очередной раз оказавшись в заповеднике, Довлатов должен был решить для себя, кем он тут является – экспонатом или музейным работником. В Пушкинских Горах он, безусловно, был экспонатом, хоть и водил экскурсии. Теперь же, оказавшись в Нью-Йорке, он приходил к убеждению, что ему вновь уготована эта же роль. Или он
