Сергей Довлатов - Письма к Юлии Губаревой

Довлатов Сергей

Письма к Юлии Губаревой

Публикуя частные письма Сергея Довлатова, мы не стремимся привлечь внимание читателя к каким-то пикантным моментам его биографии.

Довлатов — пожалуй, единственный сегодня современный писатель, прочно возведенный самими читателями в ранг классика. А про классика интересно знать все.

С Сергеем Довлатовым я познакомилась в 1970 году, выйдя замуж за его давнего приятеля Александра Васильевича Губарева (1941–1983), с конца шестидесятых работавшего в Русском музее. Сергей Довлатов много писал нам в Ленинград из Таллина, где он жил в 1972–1975 годах. Переписка возобновилась, когда он около десяти лет жил в Нью-Йорке.

Юлия ГУБАРЕВА

17 февраля (1988)

Милая Юля! Спасибо за все — письмецо твое от 27 января получил. Посылая это самое, я надеялся, что ты вычтешь из Бори и Валерия то, что эти молодцы тебе должны. И надеюсь, так и получилось.

В скором времени ты получишь еще один пакетик от меня: раздели содержимое на троих — ты, Валерий и Боря (…)

У нас все более или менее по-старому. Катя живет отдельно, в центре города, и работает менеджером в рок-группе. Раза два эти металлисты к нам захаживали, джинсы они носят так, что ровно половина жопы торчит наружу, а если кто-то из них еще и наклоняется, то анус виден полностью. Впрочем, Лена, видимо, права, когда говорит: Катя занимается тем, чем хочет, банков не грабит, наркотиков не употребляет и денег у тебя не выпрашивает, так чего же тебе от нее еще надо?..

Коля — вздорный, капризный, говорит по-русски и по-английски, но читать ни на каком языке не хочет, все его любят и балуют, морда славная, и еще он большой силач, недавно поломал дверной замок в квартире нашего приятеля.

Мама и Донат, слава Богу, живы, чувствуют себя то лучше, то похуже, но ничего страшного мы в обозримом будущем не ожидаем. У матери все те же проблемы, что и 10 лет назад, — головокружения, бессонница, но сердце, кажется, здоровое. Любая медицинская помощь ей обеспечена.

Я — больной и ворчливый старик, не курю, стараюсь не пить, лечу свой цирроз травяными чаями.

Лена, как известно, не меняется — работает дома, ревнует мужа (иногда не без оснований), обожает детей и, в отличие от меня, ни с кем не портит отношений.

В Нью-Йорке из литературных знакомых проживают — Иосиф (Бродский. Ю.Г.), некий Аркадий Львов, Володя Соловьев (наш сосед), музыковед Соломон Волков (автор мемуаров Шостаковича) и, пожалуй, все. Аксеновы в Вашингтоне, недавно мы к ним ездили, с Алешковским и Лосевым я поругался.

Наконец-то более или менее уверенно стал водить машину, у нас «Шевроле» 1983 года, не развалина, но довольно-таки потрепанный драндулет.

Мои дела идут то так, то этак, но, в общем, все развивается по восходящей, хоть и медленно. По-русски вышло 11 книг, по-английски — 4, на днях подпишу контракт на три штуки вперед с издательством «Вайденфелд», так что года два можно не беспокоиться, и даже какие-то деньги это принесет. В общем, все нормально, никаких сенсаций на уровне Бродского или хотя бы Милана Кундеры я не произвел, но рецензий уйма и по большей части хорошие, вот сегодня утром я получил лондонский «Таймс» со статьей о себе под заглавием «Офхэгд юниверсалс», что в приблизительном переводе означает — «Походя — о вечных ценностях», и там сказано, что мои книжки («Иностранка» и «Представление») — «комик мастерписиз» — звучит гнусно, но это значит — шедевры комизма. Все, бахвальству конец.

Все советские журналы мне здесь доступны, Виталий Коротич — не московский человек, как ты пишешь, и не журналист, а киевский поэт, украинский Евтушенко, как его раньше называли, он, говорят, большой пройдоха, но сейчас делает нужное дело, за что ему честь и хвала.

Ничего ему Бродский, конечно же, не пошлет, это и звучит-то нелепо, за Иосифом сейчас охотится вся мировая пресса, дюжина людей с камерами вечно торчит около его дома, он получает за часовую лекцию 8000 долларов. Так что, пусть уж сам Коротич проявляет инициативу, что он и делает, кстати сказать.

Иосиф совершенно болен, доступен (во всяком случае, для бывших ленинградцев), очень много сделал для меня, и я ему по гроб жизни благодарен, хотя видимся мы раз в 3–4 месяца.

Из советских писателей видел Соснору, ужасно жалкого, больного, но остроумного и смекалистого. Мы были с ним в русском ресторане у Вили Токарева (говорят, он большая знаменитость в Союзе), и Виля сказал:

— А дружок-то твой — глухой, слепой, но самый большой шашлык в меню запросто нашел!..

Еще общался с Татьяной Толстой, шумной и безапелляционной дамой, и Ильей Штемлером, вполне нормальным и добродушным романистом.

Бродский перенес тяжелую операцию на сердце. Я навестил его в госпитале. Должен сказать, что Бродский меня и в нормальной обстановке подавляет. А тут я совсем растерялся. Лежит Иосиф — бледный, чуть живой. Кругом аппаратура, провода и циферблаты. И вот я произнес что-то совсем неуместное:

— Вот вы тут болеете и зря. А Евтушенко между тем выступает против колхозов.

… Бродский еле слышно ответил:

— Если он против, я — за.

Книгу Лурье о Писареве я прочитал, она замечательная, и ничего другого мы от него не ожидали, хотя его лирические статейки были еще лучше. Лурье чуть ли не единственный автор (плюс, может быть, Ерофеев, чей русский язык меня не раздражает).

Ну, что-то я заболтался.

Обнимаю тебя, Юленька, привет Дане и всем общим знакомым.

Твой.

12 мая (1988)

Милая Юля, прости, что долго не отвечал — и занят был, и ездил много, и пьянствовал, увы. Сейчас здоров.

У меня вышла очередная книжка по-английски. Рецензии пока хорошие. Личико мое опухшее попало даже на обложку самого авторитетного на Западе лит. органа — «Бук ревью». Рядом, черт бы ее побрал, Таня Толстая. Не дают ваши мне одному, в одиночестве, насладиться триумфом. Таню, я уверен, принимают здесь за вдову Льва Толстого. (…)

Дом наш, о котором я тебе писал, совершенно истощил нас экономически. Кончится этот ужас в октябре 90-го года.

Приеду я, может быть, гораздо раньше, чем предполагал. Одна деятельница предлагает мне выступать с чтениями в Москве и в Ленинграде. Лена меня одного не отпустит в здравом ужасе перед запоем. Вот и повидаемся.

Мама собирает тебе посылочку. Во всяком случае, я вчера купил по ее указанию комплект трусов для Данилы и цветные карандаши какого-то странного воскового происхождения.

Мы с утра до ночи работаем. Назревает серьезная проблема: у Лены два наборных компьютера, один без конца выходит из строя, а другой устарел, хотя куплен, зараза, года три всего назад. Так что, придется обновлять техническую базу. Расходы, расходы…

Коля — милый, ленивый, непослушный, дико избалованный, любит стричься, и вообще — интересуется своей внешностью.

Мать дряхлеет, ходит с палочкой, но ничем серьезным — тьфу, тьфу, тьфу — не больна.

Катя работает в какой-то радиофирме, которая рекламирует новые пластинки. Тоже очень ленивая, но амбициозная. В ресторане 15 минут выбирает себе блюдо, а потом 15 минут объясняет официанту, что надо в него добавить и что убавить. Ходит она в джинсах с дырками, но держится горделиво.

Значит, ты теперь одинокая женщина? Я взволнован.

Найди себе еврея с хорошей объективной профессией и отправляйся в путешествие. Ты бы не пропала. Открыла бы муз. школу для дошкольников. И вообще ты энергичная.

Подумай.

Обнимаю.

26 июля (1988)

Милая Юля, во-первых — обнимаю тебя. Далее — прими по поводу твоего письмеца довольно беглые и беспорядочные ремарки. А именно — Костя Азадовский весьма ученый человек, прямой и симпатичный, во всяком случае был таким. При случае — огромный ему привет и всяческие нежности. Его тут ждали, и было приготовлено место чуть ли не в Ницце, но он выбрал какое-то иное бремя. Если увидишь его, то передай, что тут имеется некая Ляля, она же Люба Маковская, она же Федорова, у которой при слове «Азадовский» начинают фосфоресцировать немолодые темные глаза.

У. я видел в нашем городе-спруте, он произвел на меня гнусное впечатление (…)

Я не пью, не курю, не ем, все это мне категорически запрещено, только читать еще разрешается, но это, как говорит один мой знакомый, — пока зрение хорошее. Про курение же другой мой знакомый, И. Бродский, сказал: «Если не курить утром после кофе, тогда и просыпаться не стоит…»

Костя Симун не звонил.

Аксенов ехал по Нью-Йорку в такси. С ним был литературный агент. Американец задает разные вопросы. В частности:

— Отчего большинство русских писателей-эмигрантов живет в Нью-Йорке?

Как раз в этот момент чуть не произошла авария. Шофер кричит в сердцах по-русски: «Мать твою!..»

Василий говорит агенту: «Понял?»

Мы заняты покупкой дома, чтобы на старости лет отъехать от Нью-Йорка миль на сто. Предложений масса, но и препятствий хватает, и свести их нетрудно к общему знаменателю: у нас мало денег. Но пока что мы продолжаем с хамским видом осматривать виллу за виллой. Ждем какой-то невероятной удачи.