Из Курска в Рим. Воспоминания - Виктор Иванович Барятинский
<Николаев>
1855–1856
Спустя месяца три после падения Севастополя и вскоре после свадьбы моей, совершившейся 28 октября 1855 года в Отраде, подмосковном имении зятя моего гр. Орлова—Давыдова, распростившись с родными, я возвращался в конце ноября с молодою моей женою к месту службы, которое тогда было перенесено в Николаев с остатками флотских чинов, уцелевших во время обороны Севастополя.
Хотя война еще не была окончена, но никаких важных действий не было ни на суше, ни на море; войска наши и неприятельские находились, после неимоверных и напряженных трудов и страшных с обеих сторон потерь, в состоянии как бы полного изнеможения; стремления всех клонились к заключению мира.
Наше путешествие длилось довольно долго, более десяти дней, и было связано с разного рода затруднениями и неудобствами.
Почтовые станции были в самом первобытном виде; кроме дивана, нескольких плохих стульев и одного стола сомнительной чистоты, нельзя было найти ничего, и когда представлялась надобность проводить в них ночь, то это не обходилось без страданий и мучений (о кровати нечего было и мечтать). Единственным утешением служил самовар, составлявший неизменную принадлежность каждой почтовой станции. Его шипение и приветливое выражение вызывали всегда в изнуренных и расшатанных путешественниках приятное и отрадное чувство, даже если его приносил в комнату какой—нибудь неопрятный и засаленный слуга или растрепанная баба.
Вдобавок, холод уже стоял суровый; возимая нами провизия и даже вино до такой степени леденели, что не могло быть употребляемы. Я помню, не доезжая Харькова, было около 30—ти градусов мороза и мазь в осях нашего дормёза замерзала, колеса переставали даже вертеться. Дормёз был однако снабжен разного рода приспособлениями и удобствами. В спинке его был фонарь, который освещал внутренность и мы могли даже по вечерам заниматься чтением. В это путешествие мы читали “Charles Quint, son abdication, son séjour et sa mort au monastère de Yuste, par Mignet”[526].
Миновав Харьков и Кременчуг, мы ехали по бесконечным равнинам Южной России и, к счастью, почтовые лошади, запряженные шестеркой с форейтором, везли нас со стремительной быстротой. В Елизаветграде[527], в Александрии[528], городах, находящихся среди военных поселений, мы ночевали в отвратительных домах, содержимых евреями.
Наконец, доехали мы до Николаева. Там был нанят для нас предварительно управляющим Анатольевского моего имения Колаковский, очень порядочный, меблированный дом, принадлежавший бывшему правителю канцелярии адмирала Лазарева Кашневу, просторный, двухэтажный и устроенный в английском вкусе, что было последствием известной всем англомании старого адмирала, коему подчиненные старались эти подражанием угодить.
В этом доме ожидали нас мой камергер Флауман и, присланный из Петербурга, лакей.
Первый, служивший у меня уже давно, совершивший несколько лет перед тем на моей яхте «Ольвия» плавание от Севастополя до Кронштадта и обратно, отличился также своим бесстрашием во время первого бомбардирования Севастополя, при спасении моих вещей, которые он переправлял на северную сторону бухты, а оттуда в Симферополь. Флауман провез с собою до самого Николаева спасенные им вещи и, между проч<ими>, библиотеку, содержащую много сочинений доставивших нам в течение зимы немало приятных часов.
В Николаеве, кроме флотских команд, были еще сухопутные войска и несколько батальонов ополчения.
Кинбурн[529] был взят и занят неприятелем и, хотя Буг и Днепр уже замерзли, но можно было ожидать возобновления военных действий со стороны союзников. Ввиду этого, Николаев усиленно укреплялся; была выстроена линия бастионов и англо—французы могли встретить там второй Севастополь, не менее грозный первого.
Вскоре я был назначен, на случай если встретится надобность, командиром одного из бастионов и, вместе с тем заведующим временно экипажем (кажется, 41—м), вследствие отпуска, взятого настоящим его командиром капитаном 1—го ранга Ергомышевым[530].
Город был переполнен военным людом. И госпиталь, и частные дома не замедлили заразиться неизбежным в военное время тифом, уносящим ежедневно бесчисленные жертвы. Солдаты и ополченцы помещались, кроме казарм, и на частных квартирах, и я должен был принять в свой дом человек 12 или 15 нижних чинов, что в высшей степени, усиливало опасения мои насчет могущего вспыхнуть среди них страшного для всех жителей города бича. Мои опасения, конечно, всецело касались моей жены, которая, только что вступив в замужество, попала во все ужасы, вытекающие из военного положения и составляющие для нее совершенную новизну. Но она нисколько не упала духом и принимала участие в моей жизни среди такой чуждой и незнакомой ей обстановки.
Я выписал из деревни четверку лошадей и две пары волов, которые стояли в конюшне нашего дома и коих назначение было увезти мою жену из Николаева в случае, если неприятель откроет против него военные действия. Что касается волов, то тем лицам, которым приходилось жить в степях Южной России хорошо известно, что часто встречается необходимость прибегать к этим животным, когда лошади не в состоянии вывозить экипаж из неподдающейся описанию степной грязи.
Вошедши в сношение со своею двоюродной сестрою, женой начальника военных поселений генерала Фитингоф[531], я условился с нею, что при первых признаках намерения союзников вести атаку против Николаева, жена моя оставит этот город и приедет к ней в Елисаветград, где находилась главная квартира ее мужа и, где она могла быть в полной безопасности.
Соображаясь с обстоятельствами и в мере от них зависящей, мы устроили свою жизнь на предстоящую зиму как можно было лучше; стараясь забывать мрачную сторону военной обстановки, мы успели провести несколько месяцев даже довольно приятно. У нас была карета и пара лошадей, купленных управляющим в Одессе, и мы ездили кататься по далеко неживописным окрестностям Николаева, в Спасск[532], Лески[533] и пр.
Обедали мы постоянно дома и готовил нам мой Федор Крикунов, неразлучный мой спутник в моих путешествиях, странствованиях, участвовавший со мной во многих сражениях и занимавшийся невозмутимо и всегда исправно своим искусством под гулом ядер и при взрывах снарядов, во время бомбардирований Севастополя.
По вечерам, большей частью, мы сидели в гостиной или в моем кабинете, и читали или рисовали. Жена играла на фортепианах и пела, преимущественно, итальянскую музыку; голос же ее был необыкновенно пленителен. Выучила она и меня петь из знакомых мне
