Из Курска в Рим. Воспоминания - Виктор Иванович Барятинский
Все следили с напряженным вниманием за игрою; была мертвая тишина, слышны были только голоса тех, которые объявляли о ходах той или другой стороны. Надобно заметить, что во всё это время присутствовавшие подвергались довольно большой опасности, потому что конгревовы ракеты[515], пускаемые с английских батарей на Инкерманских высотах, направлялись каждый вечер на пункт, где мы находились, и на близ лежащую местность, и беспрестанно мы слышали кругом в самом близком расстоянии взрывы этих снарядов. Попади одна ракета в крышу, она пробила бы ее и могла бы пронизать оба этажа дома, а взрывом разрушить совершенно жилые комнаты. Несмотря на сильные сотрясения, с треском и шумом от этих ракет, Урусов продолжал невозмутимо свою тройную игру, похлебывая при сем по глотку из стакана чая.
Вдруг, по истечении 2—х или 3—х часов от начала партии, он говорит мне: «подвиньте коня на такую—то клетку». Я ему отвечаю: «Этого сделать нельзя, потому что тут стоит королева». «Не может быть», — возражает он. Игра остановилась. Я призываю присутствующих и назначенных нами самими судей; все подтверждают мои слова. Тогда Урусов начал вспоминать каждый шаг свой и противника у этого стола за 20 ходов назад, из чего заключил, что королевы на сказанной клетке быть не может. Вышло, что это я ошибся. Надобно было исправить происшедшую ошибку, что он сделал скоро и легко. Состязание кончилось далеко за полночь. Урусов выиграл две партии, один из его противников — одну.
Я не могу не вспомнить здесь об одном факте, особенно характеризующем тот род жизни, которую вели тогда в Севастополе, где беспрестанно выбывали из рядов знакомые, всех оружий военные, и где весть об убитых, как вещь самая обыкновенная, никого не удивляла и не поражала. Когда был убит на Малаховом кургане храбрый его защитник Владимир Иванович Истомин[516], тело его принесли в занимаемый мною его дом. Мы одели его в полную адмиральскую форму с шитым воротником, с Георгием 3—й степени на шее, и положили его на стол посреди комнаты. Так как голова была оторвана ядром, то над воротником была пустота; собранные кем—то остатки черепа и мозга были завернуты в носовой платок и положены около места головы. Отпевание происходило сейчас же, и мы его понесли на гору, на то место, где были уже похоронены адмиралы Лазарев и Корнилов и где предполагалось строить новый храм. В тот же самый вечер ко мне пришли разные знакомые, между прочими Урусов и Грейг, и пели хоры, и играли на фортепиано и виолончели.
Весною потери на бастионах делались более и более значительными, и так как было запрещено хоронить на Южной стороне, то покойников приносили на Графскую пристань[517], откуда на гребных судах, для того предназначенных, возили их хоронить на Северную сторону. По пути от бастионов к пристани были устроены, в известном расстоянии одна от другой, станции, на которых укладывали убитых офицеров[518]. Моя квартира была выбрана начальством, как один из этих пунктов; каждый день приносили ко мне покойников. Ближе к бастионам стояла постоянно военная музыка, она раза два или три в день приводилась в движение и забирала по пути на всех станциях убитых офицеров и сопровождала их под звуки погребального марша до Графской пристани, так что по нескольку раз в день приносили тела на мою квартиру и выносили их из нее; остальное время мне слышны были постоянно день и ночь монотонное чтение Псалтыри и пение дьячка в бывшей нашей столовой, которую мы должны были обратить в усыпальный покой.
Кроме тел убитых, в конце дня с перевязочных пунктов приносили к той же пристани в мешках отнятые ампутацией члены руки, ноги, и также перевозили на Северную сторону на шлюпках, имевших это назначение. Одним из главных перевязочных пунктов служил офицерский клуб; день и ночь в залах, и особенно в большой биллиардной можно было видеть медиков без сюртуков, с засученными рукавами и в белых окровавленных фартуках, режущих руки и ноги. В большой танцевальной зале, где я часто участвовал в прежние времена в веселых и оживленных вечерах, стояло множество кроватей с ранеными, за которыми усердно ухаживали сестры Крестовоздвиженской общины и некоторые из севастопольских дам. Из последних особенно отличалась жена лейтенанта Мусина—Пушкина[519] (служившего у меня на бриге «Эней» старшим офицером). Она принялась одною из первых, в самом начале осады, когда не было еще Крестовоздвиженской общины[520], ухаживать за ранеными. Она ходила каждый день на бастион № 4, где служил ее муж, сопровождаемая матросом—вестовым. Один из них был убит при ней. Я ее упрекал в том, что она подвергалась такой опасности; она отвечала: «Поверьте, князь, что я не знаю, что такое чувство страха, никогда его не испытывала». В другой раз, во время болезни ее мужа, которого перенесли в город на квартиру, я их посетил, и в тот же день упавшую бомбу разорвало в соседней комнате: она осталась на квартире и ничего не боялась.
Жизнь на бастионе все—таки не удовлетворяла Урусова; она казалась ему слишком однообразною, несмотря на частые, но не очень значительные с нашей стороны вылазки, на страшный огонь, направленный на наши укрепления, над которыми весь вечер и всю ночь летающие и разрывающиеся в воздухе бомбы представляли вид чудовищного фейерверка. Он вздумал просить начальство о назначении его в траншей—майоры. Эта должность, самая опасная из всех во время осады крепостей, состоит в заведывании теми частями войск, которые впереди линии укреплений, т. е. на пространстве между бастионами и неприятельскими батареями, там, где находятся самые передовые ложементы, в которых сидят стрелки; особенно опасен момент смены солдат.
Урусов говорил, что по правилам статута военного ордена св. Георгия траншей—майор, прослуживший бессменно один месяц на этом посту, получает обязательно Георгиевский крест. Начальство приняло его просьбу, и он поступил траншей—майором на тот же бастион № 4, где все, предшествовавшие ему в этой должности офицеры были убиваемы одни за другими. Он остался 28 дней цел и невредим и требовал Георгиевский крест; ему отказали, не помню, по какой причине; он был очень обижен, но продолжал еще целый месяц эту службу и все—таки Георгия не получил.
Впоследствии, признавая его необыкновенную храбрость и военные достоинства, его назначили командиром Полтавского пехотного полка. С этим—то полком он стоял на бастионе № 2—й и блистательно отбил штурм французов в июне 1855 г. Тогда только
