Я всегда был идеалистом… - Георгий Петрович Щедровицкий
– Григорий Данилович, такой приказ…
– Как так? Этого не может быть.
– Да, вот…
– Вот манера – подписывать приказы, не читая их… Может и подвести. Но ничего, ты не волнуйся, это дело поправимое. Мы издаем приказы – мы их и отменяем. Иди ко мне на кафедру. Будешь заниматься химфизикой или физхимией, если захочешь. Ты знаешь математику. Физик-теоретик – это же находка, клад для химии. Представляешь, вот тебе два года остается, чтобы окончить. Ты в это время уже сделаешь кандидатскую, через год мы ее защитим. Еще два года – чтобы докторскую. В 28 лет ты – членкор.
Я сказал:
– Нет.
– А куда же ты хочешь?
– На философский факультет.
Он посмотрел на меня как на самого последнего дурака. Потом сказал:
– Иди, закрой дверь.
Я проверил, дверь была закрыта.
– Садись сюда ближе. Ты знаешь, что такое философский факультет? Это же помойная яма. Ты там задохнешься.
– Хочу на философский факультет.
Он снова повторил свое предложение и сказал:
– Я же тебе предлагаю зеленую улицу: ни у кого не будет такой дороги. Нам вот так нужны знающие физики-теоретики, которые бы занялись химическими процессами. Да тебе цены не будет, ты пойми это! Ты будешь у меня на кафедре, работать при мне, у тебя будет полная свобода. Если б я кому-то это сказал, так он бы на коленях здесь ползал, благодарил бы. А ты говоришь «нет» и собираешься идти в это страшное заведение, где тебя… Ты же там и помыслить не сможешь… Первое, что ты скажешь, навлечет на тебя беду… И я не смогу тебя спасти.
– Я хочу на философский факультет.
Тогда он разозлился и сказал:
– Помни, вот придешь, будешь на коленях ползать, просить спасти тебя – я ничего не сделаю.
– Хочу на философский факультет.
– Готовь приказ, но считай, что больше я тебя не знаю.
И таким образом, в отмену того приказа об отчислении без права поступления в высшие учебные заведения страны появился другой приказ под тем же номером о переводе меня на второй курс философского факультета МГУ с досдачей разницы в учебных предметах за первый курс до первого октября.
Получив этот приказ, я побежал на философский факультет и встретился впервые лицом к лицу с только что назначенным замдекана философского факультета Анатолием Даниловичем Косичевым. Он просмотрел мое дело и сказал:
– Мы на философский факультет исключенных из комсомола или имеющих выговор не принимаем.
Я его попросил написать это на приказе проректора, который я ему принес. Он на секундочку задумался, а потом сказал:
– Не буду.
– Ну а если не будете, то о чем мы разговариваем? Я же просто принес приказ. Это мог сделать курьер. Вы подшейте его к делу, а потом можно и не выполнять.
Он задумался и сказал:
– Да-а-а.
Потом поглядел на меня пристально и сказал:
– А как вам это удалось?
– Да вот так вот, удалось.
– А-а-а. Ну ладно. Если у вас будут какие трудности, заходите, я всегда помогу.
Я ушел.
Григорий Данилович Вовченко забыл только написать одну вещь: «со стипендией». Так у меня возникла очень сложная проблема. Мне-то позарез нужна была стипендия, поскольку я уже был женат и знал, что у меня будет ребенок.
Я был вынужден долго и нудно ходить по университетским инстанциям, добиваясь этой стипендии. Говорили мне так:
– Поскольку вы уже учились и на первом, и на втором, и на третьем курсе, то вы сможете получать стипендию, только когда перейдете на четвертый курс. Вот тогда вам будут платить стипендию.
Но так как мне это очень не нравилось, я отвечал:
– Всякий студент, если он зачислен, имеет право на стипендию. Таков закон.
– Так почему же Вовченко этого не написал – что со стипендией?
– Ну не написал. И что?
И вот в этих блужданиях я попал к главному юристу университета Тумаркину, который сначала сказал, что невозможно мне получить стипендию, а потом предложил все-таки написать заявление. И когда он услышал мою фамилию (а он был слепой), он аж подскочил на стуле и начал пытать меня, кто мой отец. Выяснилось, что он мальчишкой выносил газеты из подпольной типографии, которая находилась в микробиологической лаборатории моего дядьки[170] в Воронеже. Немного подумав, он сказал: «Вообще-то говоря, стипендия тебе не полагается. Но я ее сделаю, а для этого надо поступить очень просто: надо собрать резолюции у тех, кто за стипендию, а у тех, кто против, резолюций не брать». И я обошел всех, кто был за, – их я уже знал в этом хождении. А он заготовил новую бумагу, где написал такое решение, что меня, мол, не имели права зачислять на второй курс, но поскольку я уже зачислен и решение принято, то я имею право на получение стипендии. Так я ее и получил.
Ну а дальше была очень любопытная история с прохождением разных комсомольских инстанций. Дело в том, что я был исключен, но мне вовсе не хотелось выбывать или быть исключенным из комсомола. Тем более что ситуация становилась все сложнее и сложнее с каждым годом, даже реально с каждым месяцем. Поэтому передо мной встала проблема, как остаться.
Но решение Вовченко кардинальным образом меняло всю ситуацию: я был просто переведен на философский факультет, и поэтому каждая следующая инстанция меняла свое решение. И когда я проходил райком, то, по-моему, я отделался выговором с занесением в личное дело – и все.
Вот так я попал на философский факультет МГУ. Был сентябрь 1949 года.
Беседа шестая
8 января 1981 г.
– Итак, в сентябре 1949 года я наконец, после целого ряда преодоленных мною трудностей, оказался на философском факультете МГУ – уже несколько потрепанный жизненными ситуациями, но зато получивший известный опыт. Как потом выяснилось, этот опыт был очень скудным и плохо мною освоенным; во всяком случае, он, может быть, и годился для физического факультета, но никак не для философского.
Оказался я на философском факультете, с одной стороны, с комсомольским выговором, который надо было снимать, а с другой – в статусе заместителя председателя спортклуба МГУ, то есть очень большого начальника, влиявшего на весьма важную сторону общественной жизни университета.
Как раз в это время на философском факультете – на том втором курсе, куда я попал по приказу, подписанному Вовченко, – происходило формирование особой группы студентов с ориентацией на философские проблемы естествознания. В связи с этим партийное руководство курса производило фильтрацию всех студентов и делило их на две неравные части – на тех, кто будет заниматься историческим материализмом, и тех, кто будет заниматься диалектическим материализмом. И вполне естественно, что желающих заниматься диалектическим материализмом было мало – явно меньше, чем требовалось.
Надо сказать, что в принципе-то верхушка философского факультета была намного сильнее верхушки физического факультета. Но это я понял уже много лет спустя, постепенно, так сказать, снимая внешние оболочки и проникая в сущность человеческой души и сознания или, скажем так, пытаясь прорваться через все те личины, которые каждый, кто был на философском факультете, – именно каждый, даже самый «плоскоидейный», – обязательно надевал на себя.
Это все я понял потом, а вот поначалу картина для меня предстала таким образом: все те, кто поступил на философский факультет, бежали от математики, физики и других естественных наук, чтобы заниматься политикой, риторикой. И вот тут они оказывались в ситуации, когда их опять пихали на эти самые проблемы естествознания. Ну и конечно, все они, каждый как мог, сопротивлялись и увиливали – примерно так же, как увиливают студенты от плохого распределения.
А внешне дело выглядело так (это была моя первая встреча с философским факультетом): всех философов собрали в круглом зале – «кафе»… Вы, наверное, этого даже не знаете, Коля, да? В старом здании университета[171], перед которым стоят памятники Герцену и Огарёву, находились на первом этаже – юристы, на втором – философы, а на третьем и четвертом этажах – филологи, самый большой гуманитарный факультет. Туда вели
