Дмитрий Коваленин - Суси-нуар. Занимательное муракамиедение

Да нет, вроде все совпадает…

Целые полчаса очередного Х-файла по городу бегал серийный убийца – мясник скотобойни, снимавший с людей кожу живьем. Смакование пытки, сам инструмент, общий вид освежеванных жертв, их вопли и выпученные глаза, равно как и реакция тех, кто на них смотрел, – один к одному слизаны со сцены на Халхин-Голе из «Хроник Заводной Птицы».

Простая арифметика. Американцы перевели «Хроники» в конце 90-х. Последние «файлы» снимались в начале 2000-х. Обратный процесс пошел, не иначе.

Впрочем – ладно, джентльмены. Соглашусь: слово «слизаны» здесь некорректно. На то она и субкультура, чтобы расти, как бурьян. Как справедливо заметил БГ, в этом джазе уже не до плагиата.

Но – что они все делают с нашими мозгами? Куда они клонят? И кто такие «они»?

«Истина где-то рядом»?

Так бы и врезал. По пути от метро до дома, как Тайлер. Знать бы точно кому.

Нет людей, которые сразу знали бы, чего им хочется, и достигали бы удовольствия с первой попытки. Девять раз пытаешься – и останешься с носом. И лишь на десятый испытаешь то, прекрасней чего не бывает101.

В Третьем томе становится окончательно ясно: Кумико – это телефонная незнакомка, а незнакомка – Кумико. Но эти две женщины отличаются, и не только голосами. Полная смена личностей, на уровне психики. Ни герой, ни читатель никак не ожидают от рассудочно-сдержанной, серьезной женщины, какой она предстает в начале романа, монологов вроде: «Я буду очень ласковой. Сделаю что захочешь, тебе даже двигаться не придется. Такого и жена тебе не устроит…»

Заметим, здесь не идет речь о «неизведанных сторонах женщины» или «нераскрытых потенциалах» человеческой личности. Существо, живущее в Кумико, – действительно не она. Никаких логических, реалистических объяснений, откуда оно завелось в ней, мы в тексте не находим, и сама Кумико этого не понимает. Изменить мужу ей пришло в голову вовсе не потому, что тот переспал с другой. Ей просто нестерпимо этого захотелось. Что-то в ней захотело – и все. Ее младший брат Нобору Ватая вложил в неечто-то гадкое. И она забеременела.

В «привычной» литературе, казалось бы, так писать нельзя. Еще старина Мережковский призывал «братьев-поэтов» во всех фантазиях быть последовательными.

Однако то, о чем пишет Мураками, до сих пор никем толком не описывалось (подчеркну: как ощущение создавалось, но словами не называлось). Наверное, проще всего сказать так: он пишет о том, что в нас есть то, чего нет. Внутри у нас живет то, чем мы не являемся. Именно отсутствие себя порой приносит нам небывалые ощущения в жизни – и меняет саму эту жизнь:

Почему вдруг во мне это вспыхнуло? И почему не с тобой, а с другим? Понятия не имею. Знаю только, что сопротивляться этому чувству было невозможно, да я и не пыталась. Пойми: тогда мне и в голову не пришло, что я тебе изменяю. Мы словно сошли с ума на той гостиничной кровати. Скажу совершенно откровенно: мне никогда не было так хорошо. Нет, не просто «хорошо». Мое тело извивалось в горячей грязи, а рассудок впитывал и впитывал в себя наслаждение, пока, наконец, не грянул взрыв. Это было настоящее чудо. Может быть, самое прекрасное, что случилось со мною в жизни102.

Стремление к этому «чуду», доведенное до абсолюта, и ломает Кумико. В последнем письме мужу она рассказывает о бессчетных изменах и «грязи», в которую ее жизнь превратилась в итоге. Высосав все соки из Криты и прочих изнасилованных им женщин, Монстр Нобору Ватая растет, подпитывая сам себя, – и теперь тянет пальчики к ее нутру, чтобы окончательно завладеть миром[55]. И у нее самой уже не хватает сил, чтобы этому противостоять.

– Ты слышал историю про обезьян с дерьмового острова? – спросил я у Нобору Ватая. Тот без всякого интереса покачал головой. – Где-то далеко-далеко, за тридевять земель, есть дерьмовый остров. У этого острова нет названия. Просто он не стоит того, чтобы его как-то называли. Дерьмовый остров очень дерьмовой формы. На нем растут дерьмового вида кокосовые пальмы, приносящие дерьмово пахнущие кокосы. Там живут дерьмовые обезьяны, которые любят эти дерьмовые кокосы. Дерьмо этих обезьян падает на землю и превращается в дерьмовый грунт, из которого вырастают еще более дерьмовые пальмы. Получается такой замкнутый цикл.

Я допил кофе и продолжил:

– Глядя на тебя, я вдруг вспомнил эту историю. И вот что хочу сказать: всякая зараза, всякая гниль и мрак имеют свойство расти и размножаться сами по себе, подчиняясь своему внутреннему циклу. И как только процесс минует некую определенную стадию, остановить его невозможно. Даже если человек сам того захочет.

Как тут не вспомнить Гарри Геллера с его «вечной борьбой» Волка и Человека103. Эта война в нас не кончится никогда, и не дай господь кому-либо в этой парочке вечных спорщиков до конца одолеть другого. Основное различие столь часто сравниваемых (и столь не любящих друг дружку) христианства и коммунизма – как раз в том, что Зло непобедимо по самому определению Зла[56]. Две силы должны быть равновеликими. И чтобы удержать их баланс, неплохо бы понять, с кем ты борешься, и взглянуть «этому некту» в глаза[57].

Но как это сделать, если он – Никто?

Вспоминаю чудный комикс про хулиганчика Калвина104, что однажды подсмотрел в «Ёмиури». Пацан лежит ночью в постели, но не может заснуть – темноты боится. Выглядывает одним глазом из-под одеяла и дрожащим голоском спрашивает во мрак:

– Есть ли сегодня монстры у меня под кроватью?

Из-под кровати гнусный шепот:

– Нет… Спи спокойно.

Калвин, помирая от ужаса:

– А если бы они там были… то какого размера?

– Очень маленькие. Баю-бай.

– МА-А-МА!!!

Прелесть этой истории как раз в том, что художник нашел способ назвать Великого Никто по имени – так, чтобы мы догадались, кто это.

В «Хрониках» же Мураками находит для этого еще более мощные, кинематографические методы. Кто хочет отследить их получше – пусть ищет в романе, например, по слову «кожа». Это действительно интересное занятие. Я же выделяю три этапа Охоты на Монстра:

1. ОБНАРУЖЕНИЕ. Вначале мы нащупываем его у себя под кожей:

– Был бы у меня скальпель. Я резанула бы здесь, чтобы заглянуть внутрь. Там… не мертвая плоть. Там что-то похожее на саму смерть. Что-то темное и мягкое, как мячик для софтбола, – из омертвевших нервов. Хочется достать его из мертвого тела, разрезать и посмотреть, что внутри. Я все время думаю, на что это похоже. Может, оно все твердое, как засохшая зубная паста в тюбике. Как вы думаете? Только не отвечайте. Снаружи мягкое, дряблое, но чем глубже, тем тверже становится. Я вскрою кожу и вытащу эту дряблую штуковину, скальпелем и какой-нибудь лопаточкой полезу внутрь – чем дальше, тем больше твердеет эта слизь, – пока не доберусь до крошечной сердцевины. Она такая крошечная, как малюсенький шарик от подшипника, и очень твердая. Вам так не кажется? (Мэй Касахара)