Харуки Мураками - Сборник рассказов

Харуки Мураками

Сборник рассказов

Принцессе, которой больше нет

Перевод с японского: В. Смоленский

Красивая девушка, хватившая родительской любви и избалованная настолько, что последствия уже необратимы, имеет особый талант портить настроение другим людям.

Я был тогда молод (двадцать один год, а может двадцать два), и эта ее черта меня неприятно задевала. По прошествии лет думаешь: наверное, делая по привычке больно другим, сама себе она тоже делала больно. А может, еще просто не научилась управлять собой. Если бы кто-нибудь сильный, стоящий на земле тверже, чем она, умело вскрыл бы ее в нужном месте и выпустил наружу ее «эго», ей наверняка полегчало бы. Она, если разобраться, тоже нуждалась в помощи.

Но вокруг нее не было ни одного человека сильнее, чем она. А я — что я… В молодости до таких вещей не додумываешься. Мне было неприятно — вот и все.

Когда она по какой-либо причине — а часто безо всякой причины — преисполнялась решимости кого-нибудь уделать, этому не мог сопротивляться даже собравший всю свою армию король. Яд ее был безотказен — на глазах у всей публики она мастерски заманивала свою жертву в глухой угол, припирала там к стене и красиво размазывала по ней лопаткой, как хорошо разваренную картошку. Останки бывали не толще папиросной бумаги. Даже сегодня, вспоминая это, я признаю ее несомненный талант.

И не то, чтобы она была классным, искушенным в логике оратором — нет, просто она моментально чуяла, где у человека самые уязвимые места. Подобно дикому зверю, она припадала на брюхо в ожидании подходящего момента, а когда он наступал, вцеплялась жертве в мягкое горло, чтобы разорвать его. Очень часто ее слова были умелым жульничеством, ловкими натяжками — так что уже после, перебирая в памяти проигранную битву, как самому несчастному, так и нам, сторонним наблюдателям, оставалось только чесать в затылках. Но главное — она завладевала чувствительными точками, после чего становилось невозможным пошевелиться. В боксе это называется "остановка ног" — ситуация, когда остается лишь рухнуть на маты. Сам я, к счастью, экзекуции не подвергся ни разу, но созерцать это зрелище пришлось не единожды. Его нельзя было назвать спором, перебранкой или ссорой. Это было просто кровавое, зверское убийство — только что не физическое.

Я терпеть ее не мог в такие минуты, а парни вокруг нее по той же самой причине высоко ценили. "Девчонка способная, не дура", — думали они — и тем самым поощряли ее наклонности. Получался порочный круг. Выхода не было. Как в той сказке про негритенка, где три тигра бегали друг за другом вокруг пальмы, пока не расплавились.

В компании были и другие девчонки, но что они про нее говорили или думали — мне, увы, неизвестно. Я не был своим в их кругу, имел скорее статус «гостя» — и ни с кем не общался настолько тесно, чтобы выведать потаенные мысли этих девчонок.

По большей части их объединяли горные лыжи. Необычная эта компания была сбита из членов горнолыжных клубов трех университетов. В зимние каникулы они уезжали на долгие сборы, а в другое время собирались для тренировок, выпивки и поездок к морю. Было их двадцать два человека, а может двадцать три — и все симпатичные ребята. Очень симпатичные и доброжелательные. Но сейчас я пытаюсь вспомнить кого-нибудь одного из них, хотя бы одного — и не могу. Они все перемешались у меня в голове, стали как растаявший шоколад, никого не выделить и не различить. Она одна стоит особняком.

Меня лыжи не интересовали, можно сказать, совершенно. Но один мой школьный друг был близок с этими ребятами — а я в силу некоторых причин целый месяц дармоедом жил у него в квартире, познакомился там с ними, и они меня сразу стали считать за своего. Думаю, здесь сыграло роль еще и то, что я умел сосчитать очки при игре в маджонг. Так или иначе, относились они ко мне очень по-доброму и даже звали с собой кататься. Я отказывался, говорил, что мне ничего не интересно кроме отжиманий от пола. А сегодня думаю, что зря так говорил. Они были по-настоящему добрыми людьми. Даже если бы я и вправду любил отжимания гораздо больше лыж, говорить так не стоило.

Приятель, у которого я жил, был от нее без ума — с самого начала и до тех пор, покуда хватает моей памяти. Она и в самом деле принадлежала к тому типу, который сводит с ума большинство мужчин. Даже я — встреться мы с ней при немножко других обстоятельствах — мог бы влюбиться с первого взгляда. Изложить на бумаге, в чем состояла ее привлекательность — задача сравнительно нетрудная. Для исчерпывающего представления о ней достаточно отметить три момента, а именно: (a) ум, (b) переполненность жизненной силой и (c) кокетливость.

Она была невысокая, худенькая и отлично сложенная, а энергия из нее так и била. Глаза блестели. Рот был прорезан одной упрямой прямой линией. На лице обычно держалось будто бы недовольное выражение, но иногда она приветливо улыбалась — и тогда весь воздух вокруг нее моментально смягчался, точно произошло какое-то чудо. Я не пытался питать никаких чувств к ее наружности, но мне нравилось, как она улыбается. Так что нельзя утверждать, что я не влюбился бы в нее ни при каких обстоятельствах. Совсем давно, еще школьником, я видел в учебнике английского такую фразу: "схваченный весной" (arrested in a springtime) — так это как раз про ее улыбку. Смог бы разве кто-нибудь ругать теплый весенний денек?

Своего парня у нее не было, но трое из компании — и мой приятель, конечно, среди них — горели к ней страстью. Она же никого из троих особенно не выделяла, умело манипулировала всеми тремя в зависимости от обстоятельств. Да и сами эти трое, по крайней мере внешне, друг другу на ноги не наступали, вели себя вежливо и казались вполне веселыми. К этой картине я привыкнуть не мог — но, в конце концов, то были чужие проблемы, меня не касавшиеся. Я не лезу куда попало со своим мнением.

С первого взгляда она мне сильно не понравилась. В вопросах испорченности, как мне и полагалось, я был большим авторитетом, и определить, до какой степени она испорчена, никакого труда не составило. Ее и баловали, и нахваливали, и оберегали, и задаривали — всего этого было с лихвой. Но проблема тем не ограничивалась. Разные потакания и деньги на карманные расходы еще не есть решающий фактор в том, чтобы ребенок испортился. Самое главное в том, кто несет ответственность за оберегание ребенка от излучений всевозможных деформированных эмоций, которые вызревают в окружающих взрослых. Если все отступились от этой ответственности и ребенок видит вокруг одни умильные лица, то такой ребенок определенно испортится. Это как сильные ультрафиолетовые лучи, поджаривающие обнаженное тело на полуденном летнем пляже — нежному, новорожденному «эго» наносится непоправимый вред. Вот в чем основная проблема. А то, что ребенка балуют или дают слишком много денег — это всего лишь побочный, сопутствующий элемент.

Когда мы с ней первый раз увиделись и обменялись двумя-тремя словами, а после я немножко за ней понаблюдал — мне, откровенно говоря, стало совсем тошно. Пусть даже причина и не в ней, думал я, а в ком-то другом — все равно не надо так себя вести. Пусть даже человеческие «эго» сильно разнятся и в принципе уродливы по определению — ей все-таки стоит сделать хоть какое-то усилие. Так что я тогда решил если и не избегать ее, то хотя бы не сближаться больше, чем это нужно.

Из разговора с одним человеком я узнал, что семейство ее с токугавских времен держит знаменитую первоклассную гостиницу — в префектуре Исигава или где-то в тех краях. Ее брат был намного старше, и поэтому ее воспитывали бережно, как единственного ребенка. Отличница и к тому же красавица, любимица учителей и предмет внимания одноклассников — вот что за жизнь была у нее в школе. Разговор этот я вел не с ней самой, так что неясно, где тут кончается истина — но все довольно правдоподобно. Кроме того, еще маленькой она начала учиться на фортепиано и здесь тоже дошла до приличного уровня. Только раз у кого-то в гостях я слышал, как она играет. В музыке я разбираюсь не слишком хорошо и кроме эмоциональной глубины исполнения мне трудно что-либо оценить. Она касалась клавиш отрывисто, как танцуя, и ни в одной ноте не было ни малейшей ошибки.

Само собой, окружающие прочили ей консерваторию и карьеру профессиональной пианистки, как вдруг она, вопреки всем ожиданиям, без сожаления забросила фортепиано и поступила в художественный институт. А там стала изучать дизайн и окраску кимоно. Для нее это была совершенно незнакомая сфера, но ее выручала интуиция, впитанная с детства — ведь она росла, окруженная старинной одеждой. И в этой области она обнаружила талант, и здесь ее заметили. Короче говоря, за что бы она ни бралась, у нее все получалось как-то лучше, чем у остальных. Лыжи, плавание, парусный спорт — везде она была на высоте.