Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10

— Мне очень нравится ваш способ выражаться, потому что я нахожу в нем много ума. Я чувствую даже, что готов доставить вам это варварское удовольствие, и с некоторым усилием чувствую себя также в состоянии в нем участвовать. Итак, я согласен, — продолжил я, — на новые правила нашей дуэли в таких рамках. Вы приходите с двумя пистолетами, которые заряжаете в моем присутствии, и я выбираю свой. Но если мы оба промахиваемся, мы бьемся до первой крови и не больше, если вас это удовлетворит, хотя я чувствую себя готовым драться до смерти. Вы явитесь за мной в три часа, и мы едем, либо мы окажемся под властью закона.

— Прекрасно. Вы любезный человек. Позвольте мне обнять вас. Слово чести, что вы не скажете никому ничего, так как иначе мы будем арестованы.

— Как же вы хотите, чтобы я подвергся этому риску, тем более, что я проделаю несколько лье пешком, чтобы заслужить честь, которую вы хотите мне оказать.

— Тем лучше. Слово сказано. Прощайте до трех часов.

Этот диалог верен, он всем известен уже в течение тридцати двух лет. Когда этот бравый наглец ушел, я сложил в пакет все бумаги, предназначенные королю, и послал за танцором Кампиони, которому полностью доверял.

— Вот пакет, — сказал я ему, — который вы вернете мне сегодня вечером, если я буду жив, и отнесете королю, если я умру. Вы можете догадываться, о чем идет речь, но запомните, что если вы заговорите, я буду опозорен, и, кроме того, я заявляю, что во всем мире вы не найдете врага более жестокого, чем я.

— Я вас услышал. Если я раскрою дело тем, кто, разумеется, ему помешают, скажут, что это вы сами меня к этому подтолкнули. Я хотел бы, чтобы вы вышли отсюда с честью. Единственный совет, что я осмеливаюсь вам дать, это не щадите вашего противника, даже если это окажется всеобщий повелитель. Ваше уважение к нему может стоить вам жизни.

— Я знаю это по собственному опыту.

Я заказал вкусный обед и послал ко двору за великолепным вином из Бургундии; Кампиони обедал со мной. Два молодых графа Мнишек вместе со швейцарцем Бертрандом, их наставником, пришли ко мне с визитом в то время, когда я был за столом, и были свидетелями моего хорошего аппетита и моей необычной веселости. В без четверти три я попросил всех меня оставить одного и подошел к окну, чтобы быть готовым спуститься, как только Подстольничий появится у моих дверей. Я увидел его издалека, приближающегося в берлине с шестеркой лошадей, с двумя конюшими верхами, которые вели на поводу двух лошадей под седлом, с двумя гусарами и двумя адъютантами. Четверо слуг помещались сзади коляски. Он остановился у моих дверей, я быстро сошел с моего четвертого этажа и увидел его в сопровождении лейтенант-генерала и охотника, сидящего на передке. Открыли портьеру, лейтенант уступил мне свое место, пересев на передок, рядом с охотником, с ногами на подножке коляски, я обернулся к своим слугам и сказал им не следовать за мной и оставаться дома, ожидая моих распоряжений. Подстольничий сказал, что они могли бы мне понадобиться; я ответил, что если мне повезет больше, чем ему, я их вызову, но, имея только этих двух несчастных, я предпочитаю оказаться в одиночку у него на руках, уверенный, что он окажет мне необходимую помощь. Он ответил, подавая мне руку в знак дружбы, что позаботится обо мне скорее, чем о себе самом. Я сел, и мы поехали. Он распорядился обо всем заранее, так как никто не произнес ни слова. Мой вопрос о том, куда мы направляемся, был бы сочтен странным. Это был один из тех моментов, когда человек должен сам оглядываться по сторонам. Подстольничий не разговаривал, я решил, что мне следует задать ему несколько вопросов без связи с происходящим.

— Рассчитываете ли вы, монсеньор, провести весну и лето в Варшаве?

— Вчера я на это рассчитывал; но может случиться, что вы мне помешаете.

— Я надеюсь, что не нарушу ни одного из ваших планов.

— Служили ли вы когда-либо военным?

— Да; но смею ли я спросить, почему В.М. задает этот вопрос? Потому что…

— Ничего, совсем ничего. Я спросил, просто для того, чтобы что-то сказать.

После получаса езды коляска остановилась у ворот прекрасного сада. Мы вышли и направились, в сопровождении всего двора месье, к беседке из зелени, которая не была еще зеленой этого 5 марта, и в глубине которой стоял каменный стол. Охотник положил на этот стол два пистолета длиной по полтора фута, достал из кармана кошелек с порохом, затем весы. Он раскрыл пистолеты, отвесил пороха, пули, зарядил их, закрыл до упора и сложил их крестом. Браницкий, самоуверенный, предложил мне выбирать. Лейтенант-генерал громко спросил у него, не дуэль ли это.

— Да.

— Вы не можете здесь драться; вы находитесь в Старостии.

— Это ничего не значит.

— Это много значит, я не должен быть этому свидетелем; Я состою в страже замка, вы меня удивили.

— Молчите. Я отвечаю за все, я должен сатисфакцию этому благородному человеку.

— Господин Казанова, вы не можете здесь драться.

— Почему же меня сюда отвезли? Я буду защищаться везде, даже в церкви.

— Обратитесь со своими соображениями к самому королю, и заверяю вас в его поддержке.

— Я сам этого хотел бы, мой генерал, если бы Его Превосходительство захотел сказать мне в вашем присутствии, что он сожалеет о том, что произошло между ним и мною вчера.

Браницкий на мое предложение посмотрел на меня искоса и сказал гневно, что явился сюда со мной, чтобы драться, а не на переговоры. Я сказал генералу, что он сможет засвидетельствовать, что в том, что зависит от меня, я хочу избежать дуэли. Он уходит, держась за голову. Браницкий настаивает, чтобы я выбирал. Я отбрасываю свою шубу и указываю на первый попавшийся пистолет. Браницкий, взяв второй, говорит мне, что гарантирует своей честью, что оружие, что я выбрал, исправное. Я отвечаю, что проверю его на его голове. На этот ужасный ответ он бледнеет, бросает свою шпагу одному из своих пажей и обнажает свою грудь. Я вынужден с сожалением поступить так же, потому что моя шпага — единственное мое оружие, кроме пистолета. Я показываю ему также свою грудь и отхожу на пять или шесть шагов, Подстольничий делает так же. Теперь мы уже не можем отступить. Видя, что он тверд, как и я, со стволом пистолета, обращенным к земле, я снимаю левой рукой свою шляпу, попросив чести стрелять в меня первым, и встаю в позицию. Подстольничий, вместо того, чтобы стрелять сразу, теряет две или три секунды, чтобы вытянуть руку и спрятать голову за ложем своего пистолета; но обстоятельства не позволяют мне ожидать, пока он устроится с удобством. Я стреляю в него точно в тот момент, когда он стреляет в меня, и это очевидно, потому что все жители соседних домов скажут позднее, что слышали только один выстрел. Когда я увидел, как он падает, я быстро спрятал в карман свою левую руку, которую почувствовал раненной, и, отбросив пистолет, подбежал к нему; но каково было мое изумление, когда я увидел три обнаженные против меня сабли в руках трех доблестных палачей, которые мгновенно бы меня изрубили, стоящего на коленях, если бы Подстольничий громовым голосом не заставил их окаменеть, крикнув: