Я не вру, мама… - Тимур Нигматуллин
– Ты готов? – строгим голосом сказала она. – У тебя с Бениславской выход в одиннадцать!
– Готов, – ответил я.
– Тогда… – Светлана Ивановна слегка прокашлялась, – поможешь? После конкурса надо на кладбище сходить. Иван Алексеевич просил помочь оградку поправить.
Голос Сталкера стал тихим и даже робким. Она словно извинялась передо мной, что просит помочь. Я не задумываясь согласился.
– Так получается, что все заняты. Соседи работают, – сбивчиво объяснила она. – В школе неудобно просить. А больше и некого… Придешь?
– Я помогу.
– Вот! – Голос Светланы Ивановны обрел былую твердость, будто нащупал жесткое основание, на котором уже не нужно ничего бояться. – Значит, после конкурса мы с Ва… Иваном Алексеевичем будем ждать тебя у калитки. Уроки сделал?
– Сделал, – сказал я и положил трубку.
Перед сном я обдумал план действий. Сначала отнесу сумки дяди Наума, затем побегу на конкурс. Автобус к шести. Успеем! Странно, конечно, что столько друзей у дяди Наума, а помочь он меня просит. С Тарковской вообще непонятно. Весь город ее знает. Все боятся и любят. А оградку – снова Муратов. Возможно, и вправду остальные все заняты. Одному мне, как всегда, нечего делать…
Ровно в шесть утра мы зашли в автобус и уже минут пять как тащимся по темным заснеженным улицам города. Баба Оля постоянно трогает чемоданы и пытается понять, где мы едем. Дядя Наум и я смотрим в окно – кроме снежной наледи, ничего не видно.
– ЗАГС! Есть на выход? – раздается голос водителя автобуса. – Все до вокзала?
– До вокзала, – отвечает за всех дядя Наум. – Других остановок уже нет.
Водитель все равно затормозил на остановке и открыл двери.
В автобус забежал кто-то в полушубке и нахлобученном на голову лисьем малахае. Он схватился за поручень и, заблокировав ногой дверь, ошалело закрутил головой по сторонам.
– Я с вами!
– Булатик, твою мать! – закричал водитель Кашин. – Я думал, человек какой. Давай быстрее! Первый рейс по смене иду.
Булатик убрал ногу, и двери с грохотом захлопнулись. Автобус тронулся и кое-как двинулся дальше, дергаясь так, словно на двигатель напала икота. Он то замирал, перехватывая воздух, то резко набирал скорость под маты и ругань водителя. Все схватились за поручни, чтоб не упасть. Наконец мотор автобуса окончательно заглох, и Кашин, взяв монтировку, вышел на улицу.
– Опоздаем! – Булатик сдвинул малахай на затылок и закрыл лицо руками. – Только чудо спасет нас.
В автобусе наступила тишина. Первым ее нарушил крик Кашина:
– Никто никуда не уедет, если с толкача не дадим!
– Надо помочь, – поднялся с сиденья дядя Наум. – Мама, сидите!
Мы с Булатиком тоже вышли из автобуса и уперлись плечами чуть выше бампера.
– Муратов, чудо только сможет помочь, – повторил Булатик.
– Толкай лучше, – сказал я и навалился на автобус.
Булатик тоже навалился, усиленно сопя и кряхтя.
– Под колеса подложить нужно. – Он сунул руку в карман полушубка и вытащил толстую линейку. – Давай ты!
– Сам чего?
– Я боюсь, – сознался Булатик. – Если колесо выскочит?..
– Я тоже боюсь.
Водитель Кашин, выглядывая в окно, размахивал рукой.
– И-и, взяли! – скомандовал он.
Дядя Наум прислонил рукав тулупа ко рту, словно захотел дунуть в рожок, и подмигнул мне.
– И-и, еще раз! – закричал водитель Кашин. – Еще чуть-чуть!..
Автобус никак не мог заползти на небольшую горку, то и дело скатываясь вниз. Дядя Наум залез чуть ли не под колесо и оттуда, задирая бампер вверх, толкал автобус вперед. Булатик, уперев ноги в снежный навал у бордюра, грудью ложился на автобус, выталкивая его на подъем.
– Не получится… Не получится без чуда! – причитал Булатик. – Эх…
Баба Оля вышла из автобуса и подошла к Булатику.
– Давай чудо, сынок.
Булатик посмотрел на нее и снова залепетал свое заклинание:
– Чудо нужно, чудо! Мы хотим чудо!
– Надо ехать, – тихо сказала баба Оля. – Хата не топлена, алоя не политая, да сена животинке кто даст? Соседи-то к Новому году в город уедут. Жаль, погибнет скотина с голоду. Подсоби, сынок!
Булатик прекратил причитать и закрутил своим малахаем по сторонам.
– Корова одна? – спросил он недоверчиво. – Кушать нечего?
– Скоро одна останется, – подтвердила баба Оля. – Домой пора. И так загостились тут.
– Еще поднажали! – не давая опомниться Булатику, скомандовал водитель Кашин, и мы из последних сил налегли еще раз. Булатик подскочил с правой стороны, закряхтел, вцепившись в автобус, словно краб клешнями.
С третьего толчка уставший пазик въехал на горку, прокатился под нашим напором метров пять и, вздрогнув пару раз, затарахтел.
– Быстрее по местам! – заорал водитель. – Пока снова толкать не пришлось. У дураков, говорят, силы немерено.
Дядя Наум занес ногу над ступенькой и обернулся. Сразу за ЗАГСом город уходил вниз, по склону расползались в разные стороны сотни частных домов и пятиэтажек. Город только начинал просыпаться, загораясь светом в окнах и фарами машин. Одно за другим окна вспыхивали в ночи, создавая причудливую световую гирлянду по всей округе.
– Кто еще из нас дурак, – задумчиво произнес дядя Наум, поднимаясь по ступенькам в салон.
До вокзала ехали без остановок. Водитель Кашин, боясь опять заглохнуть, пару раз проскочил на красный свет. Булатик допытывал бабу Олю про корову:
– Может, ее к нам? У нас сена много в степи.
– Да старая она, – смеялась баба Оля. – Как я прям.
– А может, ее на самолете?
– А? – не расслышала баба Оля. – Чего говоришь?
– На самолете к нам, раз старая, – убеждал ее Булатик.
– Тогда, поди, можно!
Автобус остановился перед самым вокзалом. Мы вытащили все сумки и чемоданы и поочередно отнесли их на перрон. Поезда еще не было. На перроне ходили такие же уезжающие, как и мы, да пара железнодорожников с флажками в руках.
Дядя Наум давал напутственное слово:
– Рае скажи…
– Что?
– Нет, ничего. Фае скажи…
– А ей что?
– Забудь.
Наконец на главный путь подали состав. Я помог затащить вещи в купе. Потрогал, горячий ли титан, обсмотрел все окна и проверил пломбу на стоп-кране.
– Ехать можно? – улыбнулся дядя Наум. – Давай прощаться.
Он обнял меня так сильно, что я почувствовал, как хрустят мои позвонки.
– До свидания! – еле слышно сказал я. – Только вы точно доберитесь до дома.
– Прощай, дружище! – похлопал меня по плечу дядя Наум, и я заметил слезы у него в глазах.
Плакали все, даже у меня предательски заблестели глаза. Но больше всех рыдал, конечно, Булатик. Он снял с головы малахай и, уткнувшись в него, выл так сильно, что пассажиры, курившие на перроне, решили, что это уже сигнал отхода поезда, и заскочили в тамбур.
Дядя Наум, усадив бабу Олю в купе, вышел покурить. Баба Оля смотрела на нас
