Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг
Гурлянд, воспевая дифирамбы виленскому раввинскому училищу, не лгал, поскольку он описывал регламент этого учреждения, положение, которое имели в виду основатели его. Как регламент этот осуществлялся на практике, об этом мне придется говорить в дальнейшем, на основании личного знакомства с этим заведением. Но вера в печатное слово была тогда очень сильна у нас, и, полагаясь вполне на Гурлянда, мы были восхищены училищем. Впрочем, Гурлянд показал нам воочию прекрасные результаты обучения, поместив во главе своей книги стихотворения на древнееврейском языке некоторых учеников первого выпуска, а именно: Ионы Герштейна, Пухера и Пумпянского, отличавшиеся красотою стиля, благозвучием рифм и теплотою чувства. И в самом деле, виленское раввинское училище могло гордиться своими воспитанниками первых выпусков. Таковы кроме трех только что названных были О. Штейнберг, Л. Леванда, С. Минор (московский раввин), Каган (виленский раввин), О. Воль, Илья Шерешевский, Бейлин и др. Все это были люди, оказавшие каждый по-своему большие услуги народному образованию и еврейской литературе.
По ознакомлении с книгою Гурлянда виленское раввинское училище стало для нас заветною мечтою, обетованною землею, в которую мы всеми силами души стремились из нашей пустыни. Мы были счастливы уже тем, что оказался выход из нашего положения, что после долгих колебаний мы могли прийти к твердому решению насчет будущего. Однако ж от решения до исполнения шаг был слишком большой. Вступить в раввинское училище значило порвать окончательно со всею окружающею средою, значило причинить адские муки своим родителям, покрыть их позором. Но — «aufgeschoben — nicht aufgehoben» («обет дан, и рано ли, поздно ли, а мы его непременно исполним»).
XIV. Матримониальные дела
Между тем надо было подумать о женитьбе, главным образом Хаиму и Янкелю. Первому уже было лет под двадцать, а второму — около семнадцати. В этом возрасте в Копыле жить на холостом положении было немыслимо. Семья, супружество — основа жизни; без семьи жизнь не имела цели и смысла, а потому была позорна. Холостая жизнь — отступление от велений природы и законов Божиих, — она грешна. Муж и жена вместе составляют одно целое, отдельно же каждый из них — «Plag-guf» (половинчатое, незаконченное существо). Холостой, как бы он ни был умен и учен, не пользовался уважением в обществе, голосом в кагале, не допускался к общественным должностям; только женитьба делала человека обывателем, человеком.
И Хаим, и Янкель решились не медлить более с женитьбою. Это, однако же, не значило отречься от своей заветной цели — вступления в раввинское училище; ничуть не бывало. Женитьба ведь не мешает другим копыльцам готовиться к раввинскому званию в разных иешивах и клаузах, почему же невозможно будет им, Хаиму и Янкелю, после бракосочетания поступить в раввинское училище? Наоборот, только женитьба даст им и нужные для этого средства, и независимость от родителей.
Бедный Хаим для обоснования семьи вынужден был спуститься на несколько ступеней общественной лестницы. Отец его, Мейшке Хае-Сорес, был человек талмудически образованный, несколько философски настроенный, из учеников и почитателей раввина р. Бера. Он все время проводил вне Копыля, занимаясь в разных городах учительством, делом, плохо оплачивавшимся, вследствие чего главною кормилицею семьи и представительницею дома была жена его, Хае-Соре, прозванная die schwarze[91], по другой версии — die grobe[92], а по иной — die lange[93], женщина очень набожная, добрая и дельная, что называется, Eisches chail[94]. Ах, эта Хае-Соре! При всей ее черноте, длине и толщине, она была моей любимицею в детстве. И не только моей, но и всех копыльских юношей и клаузников, не исключая и аскетов-порушей, обыкновенно державшихся подальше от лиц женского пола. Она была всегда желанною гостьею в клаузе, и всякое ее появление встречаемо было там радостными кликами и восторженными аплодисментами всей почтенной публики. А имела Хае-Соре, не в пример другим лицам женского пола, вольный вход в клауз, и пользовалась она такою общею любовью за изготовляемую и продаваемую ею гороховую кашицу — лучшее лакомство для копыльцев вообще и копыльских клаузников в особенности. Было в Копыле, как я уже рассказывал, и другое любимое лакомство — редька с гусиным жиром, луком и солью. Это, бесспорно, хорошая вещь, но изготовляемая Хае-Сорой кашица ценилась еще выше, да и была лакомством совсем другого рода. Первое имело вкус остро-тонкий, горько-соленый, да и запах сложный и крепкий, хватающий за душу и доводящий до слез, — словом, имело в себе много пикантного; в гороховой же кашице ничего пикантного не было, зато в ней было что-то слащаво-нежное, мягкое и теплое — что-то женственное. Как ухитрялась Хае-Соре из обыкновенного гороха без всякой приправы изготовлять такой чудный деликатес, этого уж не знаю. Знаю только то, что она была единственною мастерицею в этой копыльской специальности. Пробовали было и другие копылянки из зависти подражать ей и конкурировать с нею, но ничего из этого не выходило: кашица Хае-Соры оставалась вне всякой конкуренции. День-деньской являлась эта Хае-Соре в клауз с таким же, как она сама, черным огромных размеров горшком, в котором торчала большая деревянная кухонная ложка. И, увидав ее, все бахуры и поруши, измученные и охрипшие от долгого учения, бросали свои фолианты, окружали свою любимую Хае-Сору, покупали по мисочке божественной амброзии и съедали ее тут же, набирая ее за неимением ложек, а также для полноты вкуса пальцами, съедали и приобадривались и освежались для дальнейшей работы. И Господь дал благословение Свое благочестивой Хае-Соре, горшок ее ежечасно пополнялся и опорожнялся, и гроши сыпались ей дождем. И жила она припеваючи, в счастии и благополучии.
При таких достоинствах родителей Хаима и его талмудических познаниях он мог бы рассчитывать на приличную партию; но он был сильно заподозрен в ереси, да и его история в кузнице еще не была совсем забыта, и ему пришлось согласиться на союз с внучкою Иоэля-лекаря. Это был мезальянс. Подумать только: Мейшке Хае-Сорес — и пекарь Иоэль! Притом этот Иоэль был человек простой и с чудачествами. Сын деревенского мельника, он, как все, впрочем, иешувники (деревенские жители-евреи), был малограмотен в еврейском языке,
