Че, любовь к тебе сильнее смерти! Писатели и поэты разных стран о Че Геваре - Александр Иванович Колпакиди

Мать кидается к сыну. «Постой! – кричит она. – По…» Он на улице, один, без гроша в кармане. Зимнее холодное утро. «Ты мой сын, а не выродок!» – кричит отец, вскакивая из-за стола и швыряя салфетку к себе в тарелку. Хавьер видит, как салфетка постепенно напитывается влагой и наконец тонет в супе. «Тише, сынок, успокойся», – молит мать. Прохожие пристально и удивленно смотрят на него; потом – Хавьер это чувствует – не удерживаются и оборачиваются, смеясь и отпуская шутки. «Отец, я больше не могу так жить». – «Я тебя не понимаю». – «Давайте лучше есть суп, он стынет», – вмешивается мать. «Но, мама, я должен сказать, что думаю. Я больше не могу. Это несправедливо». Мать обнимает его, отрицательно качает головой. «Сделай это ради меня, ладно?» Какие-то ребята бесцеремонно показывают на него пальцем и перешептываются. Мать вошла к нему в комнату. Смотрит и не может вымолвить ни слова. «Наверное, у меня не в порядке костюм или лицо испачкано», – думает Хавьер, переходя Прадо. Мать берет его за руку. Хавьер останавливается и, подумав, решает перейти Прадо и свернуть на улицу Испании. Салфетка постепенно становится темно- кремовой. «Пожалуй, так она красивей, чем сухая», – думает Хавьер. Мать смотрит ему в глаза, не в силах сказать ни слова. Он гладит ей волосы. Отец вошел в столовую, он что-то предчувствует – лицо его приобрело напряженное выражение и привычная лучезарная улыбка превратилась в ненужную, нелепую гримасу. «Погоди, не сейчас, погоди», – шепчет мать, хватая Хавьера за руки. Хавьер запирается у себя в комнате, начинает переодеваться. «Откровенно говоря, я не могу тебя понять». Хавьер подходит к решетке и протягивает руку. Входит Хуана, держа в руках супницу; здоровается с хозяином. Старик едва кивает в ответ. «Сначала ты твердил: хочу поступить в семинарию. Мы с мамой пытались тебя отговорить, но, в конце концов, после длительных споров вынуждены были уступить, ничего не поделаешь. Я знал, что на этом поприще тебя ждет поражение. Священников делают из другого теста. Но я уступил. Еще бы – это же было твое призвание, «зов божий». Хавьер присаживается на скамейку в сквере на площади Барба-де-Падилья. Площадь крохотная, но много значит для Хавьера, она навевает ему воспоминания детства; он так ясно видит себя резвящимся здесь среди разных горок, бумов и других сооружений для детских игр, которых тут уже давно нет. Мимо проходят двое мальчиков – при виде Хавьера они смеются. Хавьер нехотя поднимается со скамьи.

Подавая суп, Хуана украдкой поглядывает на него. Хавьер ни словом не обмолвился ей о своих намерениях. Сейчас, видя отчаяние девушки, он чувствует угрызения совести. Хавьер подходит к киоску. «Последний раз куплю у старика», – говорит он себе. «Потом ты вдруг являешься, когда тебя никто не ждет. С призванием покончено. Я готов все забыть. Ни словом тебя не упрекаю. Мы с мамой радуемся, что ты с нами. Тебе приходится начинать сначала». Хавьер слышит, как кто-то подходит к его комнате. Дверь отворяется. Прислонясь к решетке, Хавьер чувствует холод металла. «Ты кончишь в тюрьме, сынок», – говорит ему мать. Хавьер с презрением оглядывает свою комнату, прежде такую уютную. «Дай ему хотя бы спокойно пообедать. Ты знаешь, как он устает за день». – «От чего устает?» – «На нем лежит огромная ответственность, он отвечает за предприятие». – «Я хотел бы, чтобы он хоть раз, один только раз испытал другую ответственность, чтобы он пережил то, что пережинает человек, который не может принести домой кусок хлеба». – «Ты опять свое…» «Как поживает папа, Хавьерито? – спрашивает киоскер. – Пожалуйста, вот пачка сигарет». – «Спасибо… и… пока». – «Не беспокойтесь, дон Хавьерито». «Никто не виноват, что родился богатым, что живет в достатке, благодаря своей энергии, наоборот…» «Не беспокойтесь, дон Хавьерито, я запишу на счет вашего отца». «Но я решил жить по-другому. Я не собираюсь стать директором по наследству». Мать смотрит на него, прижимается лицом к его лицу; в глазах ее сквозит усталость, в них дрожат слезы. «Я не хочу потерять тебя», – говорят эти печальные глаза, терзая ему душу сильнее, чем слова.

Уже на улице Хавьер вспоминает взгляд матери. «Это моя горестная дань, моя жертва», – говорит он себе. «Все выдумки твоих дружков да бредовые идеи из твоих книжек», – бросил ему отец, побледнев от гнева. Он отворяет шкаф и выбирает одежду, которая кажется ему поизношенней и попроще. «Дон Хавьерито, я не хочу совать нос в ваши дела, но, по-моему, этот костюм…» Спускаясь, он видит, что отец, уперев руки в бока, стоит посреди коридора. «И наконец тебе вздумалось заняться общественными науками. Хорошо, никто не против. Тогда ты берешься за книги этих ненормальных, пораженных недугом ненависти. Время от времени ты изрекаешь идиотские фразы. Я терплю. Уповаю на то, что это у тебя вроде горячки и со временем пройдет». Хавьер оглядывает свой костюм: потертые, старые брюки цвета хаки, красная рубашка и оставшаяся с семинарских лет толстая синяя куртка с чересчур короткими рукавами. «А, вот отчего люди смеются», – говорит он с улыбкой самому себе. Из-за отцовского плеча высовывается голова матери. Все молчат. Хавьер проходит, почти касаясь их. Мать принимается плакать. «Оставь, пусть уходит. Он еще вернется; работать-то этот вшивый интеллектуал не умеет», – говорит отец, удерживая жену, готовую кинуться вслед за Хавьером. Хавьер подходит к двери и протягивает руку. До ушей его доносится сдавленное рыдание. Он поворачивает голову – позади отца, закусив зубами уголок фартука, застыла в темном коридоре Хуана. Хавьер с силой нажимает на дверную ручку. «Это вы, верно, на пари, а, дон Хавьерито?» – интересуется киоскер. На улице Испании стоит та же тишина, что и на других. Сейчас лучше пройти улицу 25 Мая до самого конца, зайти за Хосе, а потом вместе добираться на грузовике до Ла-Паса. «Нет, это совсем не увлечение и не жажда необычайного, – говорит он матери. – Все гораздо серьезней: это то, что я должен сделать; то, к чему я от рождения чувствую себя призванным». – «То же самое ты говорил, когда…» Мать умолкает, ни словом не желая причинить боль сыну. Он распахивает дверь, свежий утренний ветер бьет ему в лицо. «Бедная Хуана», – успевает подумать он. Потом оглядывает свою комнату и выходит в коридор.

«Вот и ты, наконец, – говорит Хосе. – Ну что ж, старик не будем терять времени». «Разрешите угостить вас сигарой, дон Хавьерито!» – «Нет, нет, спасибо, я спешу». Старик настаивает. Чтобы не обидеть его, Хавьер соглашается. «В молодости я тоже был сорвиголова, дон Хавьерито. Однажды я побился об заклад, что появлюсь на городской площади