Светлана Аллилуева – Пастернаку. «Я перешагнула мой Рубикон» - Рафаэль Абрамович Гругман
Смерть Сталина
Последний раз Светлана навестила отца 21 декабря, в день его 73-летия. Василий также приехал его поздравить, но он уже был пьян, и Сталин приказал ему немедленно покинуть дачу. Такое случалось неоднократно. После воздушного парада в честь Дня Военно-Воздушного Флота, 7 июля 1952 года, когда вдребезги пьяным он явился на банкет, на котором присутствовали все члены Политбюро, отец выгнал его, а на следующий день снял с должности командующего авиацией Московского военного округа…
Светлана не видела отца полтора месяца, и ей бросилось в глаза, что он разительно изменился и плохо выглядит. Она обратила внимание на красный цвет лица – один из признаков повышенного давления, – хотя обычно он был всегда бледен. Она знала, что он бросил курить, хотя курил не менее пятидесяти лет. Однако это уже не могло спасти его. Из-за маниакальной подозрительности он никому не доверял и искренне верил в бред о врачах-вредителях, который сам же и запустил когда-то, обвинив медиков в убийстве Горького и Куйбышева. Запущенное им «дело кремлёвских врачей-вредителей» бумерангом работало против его создателя. Собственными руками он сам себя убивал, занявшись самолечением, в то время как его лечащие врачи избивались в тюрьме…
Но вот настала шекспировская ночь с 28 февраля на 1 марта, о которой в том же году, 1953-м, писал пастернаковский Юрий Живаго: «Мело весь месяц в феврале, / И то и дело / Свеча горела на столе, / Свеча горела», – зловещая, вселяющая ужас ночь с завыванием ветра и воем голодных волков, когда разыгрывалась последняя финальная сцена трагедии «Иосиф Сталин».
На озаренный потолок
Ложились тени,
Скрещенья рук, скрещенья ног,
Судьбы скрещенья.
И падали два башмачка
Со стуком на пол.
И воск слезами с ночника
На платье капал.
Светлана впервые прочитала «Доктора Живаго» в Риме, в марте 1967-го. Книга произвела на неё огромное впечатление, её поразили совпадения имён, аналогии со своей личной жизнью, и зная, что последняя февральская ночь 1953 года завершила сознательную жизнь отца, её не могло не потрясти зловещее описание «Зимней ночи», той самой фатальной – ведь это описание смерти отца! – когда падали со стуком на пол отцовские два башмачка и руки умершего, хотя он был ещё жив, как принято в православии, уже скрещены на груди, правая – на левую.
Эти пастернаковские строки она прочла через четырнадцать лет после смерти отца. А тогда, в день своего 27-летия, Светлане было одиноко и грустно. Отец не поздравил её с днем рождения (о брате она не упоминает, но похоже, что в семье Сталина не было принято совместно отмечать семейные праздники). Каждый жил сам по себе.
Начиная с обеда, она безуспешно пыталась дозвониться до отца, хотела приехать к нему на дачу, но не могла, как принято в нормальных семьях, напрямую позвонить ему или без приглашения приехать с ним повидаться. Обо всём надо было договариваться заранее или через «ответственного дежурного» из охраны.
Светлана неоднократно звонила в «дежурку», ей отвечали, что отец отдыхает (мы-то знаем, как и с кем он отдыхал)[59], а Светлана – у неё было странное предчувствие – изнемогала и рыдала от бессилия. Через пятьдесят пять лет, со слезами на глазах вспоминая тот день и идеализируя отца, она скажет о тягостном предчувствии, возникшем в тот роковой для Сталина день. Она знала, что была единственным человеком, которого он любил, и ей казалось, что отец в тот день мысленно звал её к себе.
В понедельник она пошла на занятия. Окончив истфак, Светлана поступила в аспирантуру Академии общественных наук при ЦК КПСС и писала кандидатскую диссертацию по русской литературе. Там её и разыскали 2 марта на уроке французского языка и передали, что Маленков просит её приехать на Ближнюю дачу.
Светлана встревожилась. Впервые не отец, а кто-то иной приглашал её на дачу. Приглашение означало, что наследники уже распределили портфели и верховная власть в стране вершилась от имени Маленкова.
Когда машина въехала на территорию дачи, на дорожке возле дома её встретили Хрущёв и Булганин. Лица обоих были заплаканы. «Идём в дом, – скорбным голосом сказали они и взяли её под руки, – там Берия и Маленков тебе всё расскажут». Но Светлана и так уже всё поняла.
…Она сидела у постели умирающего отца, с которым добивалась встречи в день своего рождения, оказавшийся для него последним, вспоминала свою первую любовь и тот роковой для Каплера день рождения, с которого начался конфликт с отцом.
«И пришло снова 3 марта, через десять лет после того дня, когда отец вошёл, разъярённый, в мою комнату и ударил меня по щекам. И вот я сижу у его постели, и он умирает. Я сижу, смотрю на суету врачей вокруг и думаю о разном… И о Люсе думаю, ведь десять лет как он был арестован. Какова его судьба? Что с ним сейчас?»[60].
Начиналась новая эпоха. Не все это поняли – за 35 лет, прошедшие после октябрьского переворота, страна разительно изменилась. Многопартийная система, альтернативные выборы в Государственную думу, суд присяжных, свобода слова, печати, митингов и собраний – обо всём этом успели позабыть. Продолжать следовать прежним курсом страна уже не могла, она задыхалась от непрекращающихся репрессий, но к новому повороту, к новому курсу, на сто восемьдесят, девяносто или сорок пять градусов отличному от сталинского, руководство партии не было готово.
Царившую скорбь – кроме Берии все члены Политбюро искренне горевали и плакали – нарушали лишь пьяные крики Василия Сталина.
Тридцатидвухлетний генерал-лейтенант, барин, привыкший жить по принципу «как хочу, так и будет», для которого с детства, кроме отца, не существовало авторитетов, не сумел воспользоваться наследственными привилегиями, не дал себе труда при жизни отца получить хорошее образование, завоевать авторитет в партии и стать продолжателем династии Сталина. А не веди он запойную жизнь, в 1952 году Василий вполне мог бы быть уже членом Политбюро, министром обороны и официальным преемником… Ему светило блестящее будущее. Не будем фантазировать о несостоявшемся карьерном будущем младшего сына Иосифа Сталина, водкой угробившего свою жизнь.
* * *
Прощание со Сталиным вылилось во
