Светлана Аллилуева – Пастернаку. «Я перешагнула мой Рубикон» - Рафаэль Абрамович Гругман
Светлана Сталина рядом с бывшим мужем Юрием Ждановым и генералом Степаном Микояном на похоронах отца
Фотография Светланы на похоронах Сталина запечатлела её скорбно стоящей в Колонном зале рядом с бывшим мужем Юрием Ждановым и давним другом генералом Степаном Микояном. Она простояла несколько часов, отказываясь присесть, а мимо шла бесконечная череда людей, желающих проститься с вождём. Когда мимо гроба проходила большая делегация из Грузии, она невольно обратила внимание на высокого грузного человека, одетого как рабочий, на которого невозможно было не обратить внимания: крупной фигурой он выделялся из толпы прощающихся.
Светлана писала: «Он остановился, задерживая ход других, снял шапку и заплакал, размазывая по лицу слёзы и утирая их этой своей бесформенной шапкой».
История загадочного Надирашвили продолжилась после смерти Сталина. Вот как описывает её Светлана Аллилуева[65]:
«Через день или два раздался звонок у двери моей квартиры в Доме на набережной. Я открыла дверь и увидела этого самого человека. Он был очень высок и могуч в плечах, в запылённых сапогах, с простым красным обветренным лицом. “Здравствуйте, – сказал он с сильным грузинским акцентом. – Я – Надирашвили”. – “Заходите”, – сказала я. Как же не впустить незнакомца, когда я слышала его имя совсем недавно?
Он вошёл, неся в руках большую папку или портфель, туго набитый бумагами. Сел в моей столовой, положил руки на стол и заплакал. “Поздно! Поздно!” – только и сказал он. Я ничего не понимала, слушала.
“Вот здесь – всё! – сказал он, указывая на папку с бумагами. – Я собирал годами, всё собрал. Берия хотел меня убить. В тюрьму меня посадил, сумасшедшим меня объявил. Я убежал. Он не поймает меня – Берия никогда не поймает меня! Где живёт маршал Жуков, можете сказать? Или – Ворошилов?”
Я начала понимать, в чём дело. Значит, Надирашвили писал моему отцу о Берии и кто-то передал письмо. Письмо дошло – было передано, – но было ли оно прочитано? Вот к чему относятся горькие слова “Поздно!” Зачем ему нужен Жуков? Ворошилов живёт в Кремле, туда не пройдёшь.
“Жуков живёт на улице Грановского, в большом правительственном доме. Квартиру не знаю”, – сказала я.
“Я должен увидеть Жукова. Я должен всё ему передать. Я всё собрал об этом человеке. Он меня не поймает”.
Он задыхался, должно быть от усталости и волнения, и то и дело начинал опять плакать. Простые грубые люди плачут вот так – как дети. Интеллигенты – никогда».
Он простился и ушёл. Светлана была взволнована его приходом, чувствуя, что вокруг неё плетётся сеть каких-то таинственных событий государственной важности, в которые она оказалась вовлечена. Она не ошиблась. Через день, а может и в тот же день, (дату она не запомнила) в её квартире раздался телефонный звонок. Звонил Берия. Она знала его с детства, в семейном альбоме хранились фотографии, на которых она, девочкой, сидела на его руках. Светлана хорошо знала его жену, Нину Теймуразовну, которая ей симпатизировала, неоднократно бывала у них в доме и даже прилетала в годы войны в эвакуацию в Свердловск, чтобы повидаться с ней и Серго. С Серго Светлана дружила со школьных лет, и многие в их окружении думали, что по окончании Светланой школы семьи Сталина и Берии породнятся. Но никогда, несмотря на давнее знакомство и тёплые родительские отношения, Лаврентий Павлович не звонил ей домой. Это было неожиданно – ко многим неожиданностям, ожидавшим в новой жизни, ей надо было привыкать…
«Он начал очень вежливо, уведомив меня, что “правительство тут кое-что решило для тебя – пенсию и так далее. Если только что тебе нужно, не стесняйся и звони мне, как… – он замялся, ища слово, – как старшему брату!” Я не верила своим ушам. Потом безо всякого перехода он вдруг спросил: “Этот человек – Надирашвили, который был у тебя, где он остановился?”
Мы в СССР всегда предполагали, что телефоны подслушиваются, но это было уже совсем чудом техники! И кто ходит ко мне – тоже, очевидно, было тут же замечено. Я совершенно честно сказала, что не знаю, где остановился Надирашвили. Разговор на этом закончился. Это был мой последний разговор с Берией.
В обоих последних разговорах фигурировал один и тот же человек – таинственный Надирашвили.
Я позвонила к Е. Д. Ворошиловой и спросила, могу ли я видеть её мужа. Она пригласила меня в их квартиру в Кремль. Когда я рассказала Ворошилову о внезапном посещении, он побледнел. “Ты что, – сказал он, – хочешь нажить себе неприятностей? Разве ты не знаешь, что все дела, касающиеся Грузии, твой отец доверял вести именно Берии?” – “Да, – ответила я, – но…”
Тут Ворошилов просто замахал на меня руками. Он был не то сердит, не то страшно напуган или же и то и другое вместе. Я допила свою чашку чаю и, поблагодарив хозяйку, ушла.
Но, по-видимому, я уже влипла в большие неприятности, потому что в последующие дни меня разыскали в Академии и перепуганный и заинтригованный секретарь партийной организации сказал, что меня срочно вызывают в Комиссию партийного контроля (КПК) к тов. Шкирятову. Причин не объясняли, но секретарь понимал, что произошло нечто чрезвычайное.
В КПК на Старой площади меня повели к М. Ф. Шкирятову, которого я до сих пор видела только лишь за столом у моего отца, и то очень давно. “Ну, как поживаешь, милая?” – спросил довольно дружелюбно Шкирятов. В партийных кругах было хорошо известно, что, если Шкирятов обращается к вам «милок» или «милая», значит, дела плохи.
“Ну, вот что, милая, садись и пиши, – сказал он, не теряя времени. – Всё пиши. Откуда ты знаешь этого клеветника Надирашвили, почему он к тебе приходит и как ты ему содействовала. Нехорошо, милая, нехорошо. Ты в партии недавно, неопытная. Это мы учтём. Но ты уж расскажи всю правду. Вот бумага, садись вот там”. – “Я не знаю, кто такой Надирашвили. Я видела его в Колонном зале и запомнила, а потом уже видела его у моей двери. Не впустить его было бы грубо. И я не знаю, каким образом я ему содействовала и в чём”. – “Ну, это – злостный клеветник, – перебил
