Вечный ковер жизни. Семейная хроника - Дмитрий Адамович Олсуфьев
* * *
При Императоре Петре обер-гофмейстер Василий Дмитриевич, спутник Императора в заграничных путешествиях, женат был на голландке Еве Голендер[9]. Император Петр крестил у ней сына и будто сказал: «Бог сделал от Адама Еву, а я сделаю от Евы Адама» и велел назвать младенца Адамом, вопреки православным святцам[10]. С тех пор это имя сохранилось в нашем роде.
При Императрице Екатерине I был обер-гофмейстером брат Василия Матвей Дмитриевич, женатый на Анне Ивановне Сенявиной, статс-даме при Императрице.
Сын Василия Дмитриевича Адам Васильевич был женат на Марии Васильевне Салтыковой, dame a portrait[11], родной сестре Сергея Васильевича Салтыкова, признаваемого отцом Императора Павла. Я слышал семейный рассказ, что однажды Александр II, увидев у моего деда портрет Салтыкова, сказал ему: «Мы ведь с тобою в родстве». Мария Васильевна Олсуфьева (Салтыкова) была родной племянницей (по напечатанной на французском языке краткой генеалогии Олсуфьевых в [18]40-х годах), супруги царя Ивана Алексеевича из рода Салтыковых, и, следовательно, жена Адама Васильевича приходилась двоюродной сестрой Императрице Анне Иоанновне. (По Долгорукову это не так — Анна Иоанновна была дочерью другого Салтыкова.)
Дмитрий Адамович был, как я уже упоминал, московским губернским предводителем и женат он был на дочери обер-камергера кн. Александра Михайловича Голицына, екатерининского вельможи, нашего посла (в Париже?[12]). Голицын этот женился на венгерской графине (?)[13], потом вышедшей замуж за Клюпфеля; но брак [Голицына] в России не был признан законным, вероятно, потому что был совершен по католическому обряду и потому воспитанная как родная дочь Дарья [Генриетта] Александровна, равно как и сестра ее Екатерина, впоследствии княгиня Долгорукая, носила в девичестве фамилию де Лицыных. А брат их Александр именовался в русском обществе chevalier de Litzine{14}.
Дед мой Василий Дмитриевич был женат на Марии Алексеевне Спиридовой, родной внучке адмирала Спиридова, героя Чесмы и кавалера Георгия Гой степени. Отец мой женат был на Анне Михайловне Обольяниновой, внучатной племяннице генерал-прокурора времени Императора Павла и в последствии московского губернского предводителя и Андреевского кавалера Петра Хрисанфовича Обольянинова, от которого как не имевшего прямого потомства мать моя, равно как и сестра ее Елена Михайловна Всеволожская[14], унаследовали состояние.
* * *
В переживаемые нами дни катастрофического распадения (надо надеяться, временного) русского колосса все ищут причин постигшего нас ужаса и взоры многих поэтому обращаются к прошлому. Слабость политическая и неустойчивость идейная образованных руководящих слоев нашего общества выявились вполне во время катастрофы. «Сопротивляемость» верхних слоев (буржуазии в широком значении этого слова) оказалась почти нулевая. С какой же грани русской истории начался этот процесс расслабления (одряхления) руководящих слоев?
Многие ведут начало «революционизирования» русской интеллигенции с [18]40-х годов, от Белинского и Герцена. Пушкин, согласно этому взгляду, был завершителем прежней эпохи «положительной». После него литература вступила на путь «отрицательный» и мост к этому переходу некоторые видят в великом Гоголе! С таким взглядом на Гоголя едва ли можно согласиться. Но мне думается, что справедливо видеть начало систематического подрывания устоев нашей государственности и бытового строя со времен Белинского и Герцена. Белинского считают отцом того особого слоя русского образованного общества, оторвавшегося от плоти и духа нашей государственности, которая называется у нас «интеллигенция». Интеллигенции в русском значении этого слова не существует в других государствах и это примечательно, ибо она произошла от разрыва мозга государства с его телом. Начало этого разрыва, а вместе с ним и начало упадка царствовавшей у нас династии усматриваю с эпохи Императора Николая Павловича.
До него, начиная с Петра, при Елизавете и Александре в России, несомненно, был «просвещенный» абсолютизм, то есть монархическая власть как насос притягивала к себе все лучшие умственные соки народа. Император Николай со своей казарменной, параднопоказной военщиною первый порвал с благородными интеллектуальными традициями своих предшественников. С него началась эта губительная «светобоязнь» и последующих монархов.
Монархия как бы забыла великий завет Пушкина: «на поприще ума нельзя нам отступать»[15]. «Ум» страны порвал с «престолом» и пошел бродить своей дорогой (Белинский, Герцен). Мозг государства из головы как бы переместился в другую часть тела и от такого противоестественного перемещения начались неправильные функционирования всего государственного организма.
Бисмарк назвал немецкого народного учителя победителем Франции в 1870 году. Император Вильгельм Второй, лично участвуя в всенародном торжестве юбилея Моммзена[16], назвал немецкие университеты «духовной гвардией Гогенцоллернов»! И посмотрите, что такое теперь во время немецкой революции представляют немецкие университеты. Немецкое студенчество и профессора — это столпы патриотизма, так называемые на языке «реакции». Может ли наша монархия начиная с 30-х годов, похвалиться такими же отношениями с русским просвещением? Император Николай, хотя и любил по-своему Пушкина, но именно по-своему: наш великий, трагически-несчастный поэт напоминает своею участью соловья в когтях у кошки. И все-таки ничтожный фельдмаршал Паскевич[17] был в глазах Николая величина несоизмеримая с Пушкиным!
Даже в военном деле, столь близком к нашим монархам, они боялись «ума» и поклялись грубой материи. Артиллерия, инженерное ведомство, академия — всё было в «подозрении». Несчастный афоризм Суворова «пуля дура, штык молодец» как бы потворствовал культу невежества в военном деле и послужил причиною многих наших военных неудач, начиная с Крымской кампании. Известно, что Император Николай Павлович за несколько времени до Крымской кампании отклонил проект перевооружения армии с кремневых ружей на пистонные и, может быть, это обстоятельство было одною из причин Севастопольского погрома. Между тем войны 1812–1814 годов мы вели, имея лучшую артиллерию в Европе и создателем этой артиллерии у нас в то время был не кто иной, как гр. Аракчеев, подобно тому, как создателем елисаветинской артиллерии был Шувалов.
Назовем лучше государственные умы царствования Александра II, правого лагеря: Пирогов, Николай Милютин, Борис Чичерин, князь Черкасский, А.И. Васильчиков, Юрий Самарин, князь Петр Андреевич Вяземский, П. Аксаков, Леонтьев-профессор, Леонтьев Константин, Менделеев и вероятно многие другие, которые мне сейчас не приходят на память. Казалось бы, эти лучшие государственные способности должны бы быть призваны и использованы в полной мере у верхов власти. Между тем они были использованы в самой недостаточной мере и, например, ни один из них не был членом Государственного совета[18].
Приведу пример отношения высшей власти к нашей литературной славе. В январе 1887 года я жил в Петербурге в семье моего дяди Александра Васильевича, который был «по-своему» (не в смысле
