Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

18/ I, 1924

«С катехизисом Филарета…»

С катехизисом ФиларетаУ стола в четырёх стенахЯ слежу на бликах окнаОтражённые силуэты.

Отражает меня стекло,Опьяняет запах нарциссов,И готовлю я злобный вызов,Повторяя сплетенье слов

О прекрасном, далёком рае,О прохладных райских садах…Только сердце моё скучаетИ трепещет, как никогда.

И тоскует, не о небесном,А, прикованное к земле,Всё стучит о простом, телесном,Утонувшем в вечерней мгле.

Трепеща, уплывают миги.Хорошо следить и молчать.И пестреет в глазах печатьНа зелёной обложке книги.

24/ I, 1924

«За дверью — отдалённые шаги…»

За дверью — отдалённые шаги,Стук экипажа долетел невнятно.Уже скользили солнечные пятнаИ расплывались тёмные круги.

Горел закат кровавой багряницей,Дрожал на стёклах грязного окна.Печальна, безответна и грустнаПередо мной раскрытая страница.

А я смотрю на белые цветы,На купол неба ярко-голубого.Я не могу найти такое слово,Чтоб передать безумие мечты.

26/ I, 1924

«Последний луч скользнул по красной крыше…»

Последний луч скользнул по красной крышеИ потонул в сосновой хвое.И сразу сделалось темней и тише,И потускнело небо голубое.

Тень расплылась у низкого порога,Совсем другими сделались предметы.На потемневшей каменной дорогеТрещит мотор мотоциклета.

Вечерний холод обжигает плечи.На сердце — смутно, холодно и жутко.И опускается безумный вечерУродливой и страшной шуткой.

А небо мутно отражает тени,Облепленные облаками.Душа отравлена безумным, теми,В тоске произнесёнными словами.

26/ I, 1924

«Хотелось нарциссов — белых цветов…»

Хотелось нарциссов — белых цветов.Хотелось свободы, хотелось счастья.Струились нити пёстрых стиховИ разрывались на неравные части.

И падали ночи. И падали сны.Звучали минуты. Звучали струны.Душа пьянела дыханьем весны,Дыханьем тленным, тленным и юным.

Хотелось солнца, аромата земли.Боялось сердце. Скучало. Слабело.Было грустно думать о заветной далиИ плакать о нежном, красивом и белом.

29/ I, 1924

Вечер («Бессильно согнутые руки…»)

Бессильно согнутые руки.Во мгле заката жадный взор.Сплетаются глухие звукиВ пустой, небрежный разговор.

В лучах закатного пожараСверкает тёмное стекло.Ничто не промелькнуло даром,Ничто бесследно не прошло.

Слова всё тише, всё корочеЗвенят во мгле пустого дня.Он правды всё ещё не хочетИ молча смотрит на меня.

Полуопущены ресницы,А что за ними — не поймёшь.Ещё не перестала битьсяВ руках мучительная дрожь.

Ещё болят воспоминаньяВ лучах сгорающей зари,И губ неровное дрожаньеО чём-то прошлом говорит.

Слова спокойны и покорныВ тоске пустых, условных фраз.Нет, не забыл он взгляд задорныйЖестоко обманувших глаз.

Ещё легко и нежно веритьВ красивую, как счастье, ложь,И ощущать при скрипе двериНезабываемую дрожь.

Смотреть, как искрится страницаЗигзагами карандаша.Ещё не хочет пробудитьсяВ нём опьянённая душа.

Закат сгорел. Темнеет вечер.Лучи последние скользят.Платком я закрываю плечи,Дразня тоскливый, жадный взгляд.

В ответ, пронзённый дерзким взглядом,Убитый роковым концом,Он ждёт речей, залитых ядом,Смотря в знакомое лицо.

Но без задора своеволья,Ломая пылкую мечту,С невыразимой, страшной больюЯ посмотрела в темноту.

Всё ниже опускались векиИ задрожала складка губ.В душе чужого человекаЧитать я больше не могу.

Пусть будет ждать и будет веритьВ тревожный сон забвенья. ПустьПо-своему он станет меритьМою непонятую грусть.

Что я скажу и что отвечуВ тоскливый час перед столом.Когда ползёт тревожный вечерИ блещет чёрное стекло?

3/ II, 1924

Вчера («В душе поднималась досада…»)

В душе поднималась досадаЗа тихий потерянный вечер,За то, что в томительной скукеУходят беззвучные дни.

Казалось, что солнца не надо,Не надо закутывать плечи,Сжимая распухшие руки,В зрачках зажигая огни.

Смеяться, задорно и смело,И тихо, как будто случайно,Весёлое, звонкое имяБросать, осторожно дразня…

Но всё отошло, надоело…Но сердце темно и печально…И мучает вечер пустымиМечтами сгоревшего дня.

Мечтала над томиком Блока,Стихи наизусть повторяя,А после опять пробегалаЗнакомые строки письма.

И где-то далёко, далёкоПроснулась тревога глухая,И снова душа тосковалаПод гордым безверьем ума.

А там, за стеной, говорили,Чтоб я приходила, кричали,И как-то была я не радаЗвенящему ямбу стихов.

Дрожали вечерние были,Неровно, мертво и печально.В душе закипала досадаНа холод растраченных слов.

4/ II, 1924