Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

11/ I, 1924

«Я в розы майские не верю…»

Больные верят в розы майскиеИ нежны сказки нищеты…

Н.Гумилёв

Я в розы майские не верю,Не верю в тёплый луч весны.Я знаю, что глухие сныМеня зовут за тёмной дверью.В моей тоске и нищетеТак много роковых загадок.Мой день в беззвучной пустотеЖесток, нерадостен и гадок.Созвучья рифм, сплетенья строкТак беспощадны, злы и грубы,Кому-то медленный упрёкБросают сдавленные губы.И жуткий блеск в зрачках бездонныхТвердит, что солнца больше нет.Вся жизнь — беззвучный силуэт,В оконном глянце отражённый.

11/ I, 1924

«Настежь дверь открыта…»

Настежь дверь открыта,Согнута рука.На столе забытаПачка табака.

Солнечны и тонкиВихри облаков.Так задорно-звонкиКрики петухов.

Ярко, как весною,Блещут небеса.Звонко за стеноюСлышны голоса.

Луч скользит по краюСтен и потолка.Пальцы загибаютКрай воротника.

И сильней тревога,И нежней печаль.Белая дорогаУскользает в даль.

13/ I, 1924

«Лежат прозрачные, лунные пятна…»

Лежат прозрачные, лунные пятнаНа тёмном холодном полу.Таинственный шорох, глухой и невнятный,Прорезал сонную мглу.

Открыла бессильной рукой занавеску,И сделалось как-то грустней.Дрожали таинственные арабескиНа белой дощатой стене.

Я сжала до боли холодные руки,Небрежно раскрыла тетрадь,Хотелось исчезнуть в вечерние звукиИ долго беззвучно рыдать.

Казалось, сегодня исчезну, умру я —Но день догорает, и вот —Опять я одна, дожидаясь, тоскуя,И медленный вечер плывёт

13/ I, 1924

Новый Год («Сначала молчали в пустом бараке…»)

Сначала молчали в пустом бараке.Горели лампады у царских врат.Пламя свечей разливалось во мраке…Сжаты губы. Недвижен взгляд.

А вечер был — синий, лунный вечер.Звёздные тайны приникли к земле.Пред аналоем трепетали свечиИ отражались в чёрном стекле.

Потом, у ёлки, грустной и бедной,В грубых стаканах колыхалось вино.Лунный свет, прозрачный и бледный,Лежал на дороге, за тёмным, окном.

Мигали свечки в сосновой хвое.Написала в Россию три письма.Что-то вспомнилось… дорогое,Что скрыла туманом ночная тьма.

Горели свечки. Слова звучали.Примус шипел. Кипятился чай.Было больно думать о будущем, дальнем,Последнему месяцу прошептать: прощай!

А после в широкой, холодной постели,Под грудой свернутых одеял,Мне казалось, что звёзды на стене синели,Что месяц сквозь раскрытые ставни сверкал.

Кусала пальцы, тупо и рьяно,Хотелось думать про лунный обман.За окном раздавались возгласы пьяных,И крики, и хохот ускользали в туман.

14/ I, 1924

«И голос тих, и голос глух…»

И голос тих, и голос глух.Слова рассеянны и редки.Неясный шорох режет слух.Шуршание засохшей ветки.

Скользящий взгляд уныл и тих…Когда ж настанет вечер синий,Возникнет разноцветный стихИ сочетанья пёстрых: линий.

И голос медленной тоски,И бледных ирисов в стаканеУзорчатые лепестки,И плеч неровное дрожанье —Всё брошу я в звенящий стих,В сплетенья рифм, залитых ядом,И бьенье сердца свяжет их,Уже звучащие набатом.

Бесцветная, пустая мгла,Давно знакомые предметы,За глянцем тёмного стеклаМелькающие силуэты —

Всё будет петь, всё будет жить…Когда же зацветут страницы —Я молча опущу ресницыИ оборву сознанья нить…

16/ I, 1924

«Как я узнаю, что будет солнце…»

Как я узнаю, что будет солнце,Что будет солнце в оконном глянце?Как я узнаю, что день вернётся,Что загорится запад румянцем?

Глухие тени чертят зигзаги.Сухие листья шуршат невнятно,И, как обрезки белой бумаги,Ясны и ярки лунные пятна.

В душе так просто и так тревожно,Зрачки недвижны и губы сжаты,А всё, что близко, что так возможно,Уж загорелось лучом заката.

Лучом прощальным, лёгким и гибкимУж загорелись грязные стёкла,Уж искривились губы улыбкой,Улыбкой нежной, грустной и блёклой.

Как я поверю, что день вернётся,Что тень растает в узорном танце?Как я поверю, что будет солнце,Что будет солнце в оконном глянце?

18/ I, 1924

«С катехизисом Филарета…»

С катехизисом ФиларетаУ стола в четырёх стенахЯ слежу на бликах окнаОтражённые силуэты.

Отражает меня стекло,Опьяняет запах нарциссов,И готовлю я злобный вызов,Повторяя сплетенье слов

О прекрасном, далёком рае,О прохладных райских садах…Только сердце моё скучаетИ трепещет, как никогда.

И тоскует, не о небесном,А, прикованное к земле,Всё стучит о простом, телесном,Утонувшем в вечерней мгле.

Трепеща, уплывают миги.Хорошо следить и молчать.И пестреет в глазах печатьНа зелёной обложке книги.

24/ I, 1924