Ришард Болеславский - Путь улана. Воспоминания польского офицера. 1916-1918

Пришел приказ с максимально возможной скоростью прибыть к точке, обозначенной на карте как «высота 13», до которой оставалось порядка двенадцати километров. Мы должны были любой ценой занять эту высоту. На данный момент я был старшим из офицеров. Когда все офицеры собрались, я сказал:

– Господа, бессмысленно надеяться, что нам удастся выполнить поставленную перед нами задачу, зная, как настроены наши люди. Надо воодушевить их. Поговорите с ними. Объясните необходимость выполнения приказа.

Не знаю, о чем говорили другие офицеры, но вот что я сказал своему взводу:

– Парни, мы потеряли несколько человек. Остальные в плохой форме. Нам приказывают идти в наступление и взять высоту 13. Значит, вам нужно сделать новый рывок. Этим вы поможете остальным нашим парням. Мы должны стиснуть зубы и идти вперед, как мы сделали это утром.

Больше я ничего не мог им сказать, потому что сам не хотел идти, и они знали это. Я смотрел в их усталые, покрасневшие от напряжения, глубоко запавшие глаза и словно читал в них ответ (а может, это мне только казалось): «Не обманывай нас. Ты чувствуешь то же, что и мы. Мы пойдем. Но зачем? Ради чего?» Я отчаянно подыскивал нужные слова, но никак не мог их найти.

Говорить о Польше? Но я и так знал, что они помнят о ней. О чести? Но она или есть, или ее нет, и об этом вообще не говорят. О чувстве товарищества? Но об этом просто глупо говорить, ведь они и так были лучшими в мире товарищами. О высокой политике? Ничего глупее уже не придумаешь. Я просто посоветовал им соблюдать осторожность и заботиться о лошадях. Уланы прекрасно поняли меня.

Мы шли рысью. Спустя полчаса мы получили приказ ускорить движение. Мы делали все от нас возможное, но в следующие полчаса нам пришел очередной приказ с требованием поторапливаться. В шесть вечера мы въехали в небольшую березовую рощу, где нас дожидался полковник с жалкими остатками нашего полка. Свист немецких снарядов над головой наполнял меня ужасом.

Полковнику с его уланами досталось гораздо сильнее, чем нам. Они понесли огромные потери. Если бы не кавалерийская дивизия, то они были бы полностью уничтожены. Полковник был дважды ранен и сильно устал.

С усилием вскочив на лошадь, он скомандовал:

– Четыре эскадрона атакуют батарею противника за тем холмом. Никаких резервов. Поле чистое.

Это было известно, поскольку они уже пересекали это поле, а затем были отброшены назад. В мертвой тишине мы медленно выехали из рощи и рассредоточились по черному полю в медленно опускавшихся сумерках. Наше наступление напоминало парад призраков, снятый в замедленном режиме и показываемый на экране, которым служило серовато-розоватое небо. Уланы больше не были людьми; они стали призраками. Лошади тоже были призраками.

Мы пересекали длинное поле, рассредоточившись, мрачные, одинокие, как бесшумные всадники в ночи.

Мы проехали деревья, отделявшие границы полей, перепрыгнули через невысокие каменные ограды и узкие канавы. Мы не знали, что нас встретит в конце пути. Пехота? Проволочные заграждения? Пулеметы? Судя по доносившимся звукам, на высоте 13 располагалась батарея из четырех полевых пушек. Нас обнаружили, когда мы находились примерно на середине поля. Лошади даже не ускорили темп в ответ на завывания снарядов над головой. В нас больше не было страха; оставалось только покориться судьбе. Мы были беспомощными глиняными мишенями, установленными в стрелковом тире.

Я не чувствовал боли в раненой ноге, она затекла и словно одеревенела. Я не понимал, удерживается ли нога в стременах. Что же чувствовали те, кто был серьезно ранен, например полковник? Вероятно, он испытывал страшную боль, но все-таки держался в седле. Он скакал чуть впереди, и я различал в сумерках силуэт его светло-рыжей лошади.

Нам оставалось где-то с полкилометра, и мы подъехали так близко, что снаряды разрывались за нашими спинами. Мы не знали, имеются ли у нас потери, но стонов не было слышно. Все тем же призрачным медленным галопом мы поднялись на холм. Немецкая батарея, четыре пушки и порядка шестидесяти человек, располагалась значительно ниже. Когда мы достигли вершины и наши силуэты четко обозначились на фоне неба, две пушки продолжали стрелять, а две молчали. Призрачной тенью мы понеслись вниз, на немецкую батарею.

Несколько немецких слов. Отдельные фигуры на лошадях, растаявшие в темноте. Внезапная тишина. Несколько выстрелов. И немецкая батарея оказалась в наших руках. Наши лошади еле держались на ногах. Некоторые даже легли на землю. Люди выглядели не лучше. Усталые, голодные, они молча стояли или сидели на земле. Немцы смотрели на нас и не могли понять, кто или что захватило их батарею. Для них мы тоже были призраками.

Немецкая батарея понесла незначительные потери: нескольких человек затоптали лошади. Мы не сделали ни единого выстрела. И если бы сейчас эти пятьдесят немцев захотели взять нас в плен, они могли легко это сделать. Но они подчинились и ждали дальнейшего развития событий. Несколько немцев сбежали, воспользовавшись темнотой, но их никто не преследовал. С трудом поднявшись на ноги, полковник отправил группу уланов установить связь. Шестеро уланов, медленно взгромоздившись на усталых лошадей, молча скрылись в темноте.

У немцев было немного черствого хлеба и рыбные консервы. Они начали есть, а мы молча смотрели, как они медленно пережевывают пищу. Один из немцев предложил небольшой кусочек хлеба ближайшему к нему улану, который в момент проглотил предложенный кусок. Тогда немецкий офицер приказал своим солдатам сложить хлеб и консервы в одну кучу. Он спросил нас на довольно сносном русском языке, сколько нас. Мы сосчитали, и выяснилось, что от полка осталось сто сорок шесть человек. Еще утром нас было около трехсот. Немцы честно разделили свои скудные запасы между собой и нами.

Полковник и Шмиль отказались от своей доли. Я попытался пожевать, но, видно, слишком устал, и кусок не лез в горло, поэтому я отдал свою пайку ближайшему улану. Немцы набрали воду из ручья, и я медленно пил воду, от которой исходил неприятный, болотный запах.

Полковник приказал нам привести в порядок пушки. Кто-то поинтересовался, будем ли мы стрелять из пушек, на что полковник резко ответил: «Нет». Ночь была холодной, и мы, сидя на земле около часа, пытались справиться с дрожью.

Неожиданно раздался топот копыт. Через несколько минут на вершине холма появились четверо казаков.

– Кто тут? – спросил казачий офицер.

Услышав мой ответ, офицер подъехал к полковнику и передал ему приказ штаба дивизии. Нам было приказано немедленно отступать. Не дожидаясь утра, все части должны были отступить на прежние позиции.

«Почему?!» – воскликнули мы, и офицер объяснил, что пехотные бригады, стоявшие слева от нас, отказались принимать участие в боях. Весь день они митинговали. Командиры и комиссары пытались заставить их сражаться, но солдаты не обращали на них никакого внимания. Говорили даже, что вспыхнул мятеж и убили нескольких офицеров. С приходом темноты немцы начали наступление, и теперь кавалерийская дивизия, отбившая этот участок фронта, находится в опасном положении.