(«Дело народа», «Воля народа»); но этот период продолжался очень краткое время (всего два-три месяца), после чего вновь отошел от общественно-политической деятельности, уйдя всецело в подготовку к магистерским испытаниям и в работу над диссертацией. Естественно, что с тогдашних своих позиций я не смог и не сумел осознать подлинного и грандиозного значения Октябрьской революции, – однако я решительно разошелся со всем близким мне кругом лиц по вопросу о саботаже и примкнул к той части интеллигенции, которая считала возможным и нужным работать с советской властью на почве культурного строительства. Весной 1918 г. состоялось мое знакомство с А.В. Луначарским, которому я заявил о своем желании работать в комиссии по охране памятников искусства, которое и было принято». В 1918–1921 годах Азадовский был ассистентом кафедры русского языка и литературы Томского университета, а в 1921–1923 годах он работал в Чите профессором ГИНО (Государственный институт народного образования). В 1923–1930 годах ученый состоял профессором, заведующим кафедрой истории русской литературы Иркутского университета. Преподавал также в Томском и Ленинградском университетах. В 1924–1925 годах был редактором журнала «Сибирская живая старина», литературного отдела «Сибирской советской энциклопедии» В 1930–1933 годах Азадовский был профессором Института речевой культуры, а в 1942–1945 годах – профессором Иркутского государственного университета. В Иркутске он основал Общество истории литературы, языка и этнографии. В 1931–1942, 1945–1949 годах Азадовский руководил фольклорными отделениями Государственного института истории искусств, Института по изучению народов СССР и Института русской литературы (Пушкинский Дом). В 1934 году ему была присуждена ученая степень доктора филологических наук. В том же году Азадовский стал основателем и заведующим кафедрой фольклора ЛГУ. В 1948–1949 годах по обвинению в космополитизме ученый был уволен из Ленинградского университета, где он заведовал кафедрой фольклора, а также из Пушкинского Дома. Азадовского обвиняли в том, что он «сочинял величания «Троцкому Льву свет-Давидовичу» и выдавал их за народное творчество». В этом он уже каялся в 1937 году в письме секретарю парткома АН СССР академику Г.М. Кржижановскому: «В 1924 г. в редактируемом мною журнале «Сибирская живая старина» был опубликован «Покойнишной вой по Ленине», в котором, как это для меня совершенно ясно в настоящее время, – звучали троцкистские тенденции. В 1924 г. я не сумел распознать ни скрытого контрреволюционного смысла этого плача, ни того, что он являлся, в сущности, мнимонародным. Я не понял этого и позже и неоднократно приводил его в своих работах как пример подлинно народного памятника, в частности, и в статье «Ленин в фольклоре» (Сборник памяти В.И. Ленина. Акад. Наук. Л., 1934); тем самым я объективно способствовал распространению текста, имеющего по своему существу, как уже сказал, контрреволюционную направленность. Я выражаю глубокое сожаление, что с таким запозданием осознаю значение допущенной мною грубой ошибки, и признаю совершенно правильным сделанные мне по этому поводу упреки со стороны представителей партийной и советской общественности Академии наук». Также в переводах статей Азадовского для бюллетеней ВОКС (Всесоюзного общества культурной связи с заграницей), отредактированных автором по просьбе ВОКС для иностранного читателя, было усмотрено низкопоклонство перед Западом. Как вспоминала филолог О.М. Фрейденберг, что после очередного проработочного заседания в Пушкинском Доме «фольклорист Азадовский, расслабленный и больной сердцем, потерял сознание и был вынесен». 29 апреля 1949 года ученого уволили с поста заведующего кафедрой фольклора ЛГУ «как не справившегося с работой и допускавшего крупные идеологические ошибки в своей научно-педагогической работе». 15 мая 1949 года Азадовский писал Н.К. Гудзию: «Вы, конечно, знаете о той возмутительной истории, жертвой которой я стал. Вы, конечно, знаете, что я сейчас лишен всяких источников существования, опозорен и, по существу, – назовем вещи своими именами, – изгнан из науки. <…> Сам я вот уже третий месяц болен, два месяца провел в постели, а в это время в мое отсутствие на меня выливались потоки клеветы и лжи; отрицали всякое значение моих работ, извращали смысл написанного, приписывали то, чего никогда не утверждал, и – самое безобразное и опасное – клеветали политически. Когда оправлюсь, придется немало труда положить на реабилитацию, на восстановление своего научного достоинства и чести советского гражданина. В пружинах этой истории для меня многое неясно. <…> Почему оказалось возможным все это, как и всю мою чуть ли не сорокалетнюю (36 лет) работу зачеркнуть в один миг и обречь, повторяю, в будущем <меня> на полуголодное существование». Будучи полностью отстранен от преподавания, Азадовский, однако, сохранил возможность публиковаться, но не по фольклористике, так как его труды, посвященные русскому народному творчеству, подверглись проработочной критике, а только по истории декабристов. Марк Константинович Азадовский умер 24 ноября 1954 года в Петербурге и был похоронен на Большеохтинском кладбище. Он был награжден малой серебряной медалью медалью имени П.П. Семенова-Тян-Шанского Русского географического общества (1925) за работы по библиографии Сибири и орденом Трудового Красного Знамени (1945).
М.К. Азадовский
Азадовский заслуженно считается один из крупнейших исследователей быта, литературы, фольклора и истории Сибири. Результатом его трудов стало открытие выдающихся мастеров устно-поэтического слова. Сибирь ученый представил как подлинно поэтический край. Он окончательное развенчал миф об угрюмой, лишенной восприятия прекрасного природе сибиряка и говорил о диалектическом единстве индивидуального и общенародного в природе фольклорного творчества. В июле 1939 года в журнале «Звезда» была опубликована статья писателя и литературоведа Ф.А. Абрамова (1920–1983) и Н. Лебедева «В борьбе за чистоту марксистско-ленинского литературоведения», где Азадовского жестко критиковали за его действительно выдающиеся открытия: «В своем увлечении компаративистским методом этот ревностный поклонник Веселовского дошел до геркулесовых столпов раболепия перед заграницей. И это естественно, к этому ведет логика компаративизма, политический смысл которого состоит в отрицании самостоятельности русской культуры и в утверждении приоритета культуры западноевропейской. Особенно неприглядно выглядит Азадовский в роли ученого-пушкиниста. Что стоит одно название его сугубо компаративистской статьи «Арина Родионовна или братья Гримм» (1934). А вот каким безапелляционным тоном он говорит в работе «Источники сказок Пушкина» об иностранном происхождении этих сказок: «Таким образом, из шести сказок, написанных Пушкиным, только «Сказка о попе и о работнике его Балде» идет всецело из устного творчества и устного источника, для остальных значительную, а иногда и преобладающую роль играют источники западноевропейские». В эти же годы М.Азадовский сделал «выдающееся», как он сам говорит, «научное открытие», раскопав в архивной пыли забытого у себя на родине французского ученого Клода Фориеля. Ему он и приписывает роль основоположника и зачинателя «мировой» науки о фольклоре и духовного отца русской фольклористики (рядом с другим «отцом» – Гердером, приоритет которого для него также не подлежит никакому сомнению). Азадовский уверяет, что Пушкин стал записывать русские сказки только после того, как познакомился с книжками Фориеля. Насколько трудно М.Азадовскому расстаться со своим «открытием», свидетельствуют его работы послевоенных лет. В статье, посвященной фольклористике стран новой демократии (1946), он утверждает, что наука о фольклоре в славянских странах развивалась под воздействием идей Гердера и Фориеля. Таким образом, свою космополитическую концепцию истории науки Азадовский распространяет
