Золото Рюриков. Исторические памятники Северной столицы - Владимир Анатольевич Васильев
— С ними буду переписываться и сам по мере возможности справки наводить. Да и про вас не забуду, коли что получится, — стараясь как можно вежливей сказал Алексей Иванович.
В тот вечер он долго не мог уснуть. А ночью, во сне, как и в далекие годы юности вновь видел себя в доспехах рядом с воеводой Травиным. Они переправлялись через какую-то широкую реку. На другом берегу ее, ощетинившись копьями, стояла рать вогулов. Позади за нею выстроились орудия. Они стреляли по приближавшимся лодкам вологжан.
Алексей Иванович проснулся — громко и часто хлопала форточка от напора сильных порывов ветра. Он быстро поднялся, закрыл ее и попытался вновь досмотреть сон. Как ни старался, ничего не получалось. Наоборот — голова стала совсем чистая, хоть садись и картины пиши.
Поворочавшись с боку на бок, Травин поднялся с кровати и прошел к окну. Небо уже очистилось от туч, и только редкие их паутинки остались на горизонте. В просветах между домами виднелся едва заметный огненный всполох. Он все возрастал, ширился, становился ярче. Занималось утро.
«Сегодня опять поеду в Академию подавать прошение на присвоение звания академика и в очередной раз, сославшись на некоторые условности, мне откажут, — подумал Алексей Иванович, глядя на обтрепанные ураганом верхушки деревьев. — И я, как и прежде, безропотно приму их решение и буду продолжать мечтать о кладе с золотом».
Травин отвернулся от окна и собрался пойти к постели, но его взгляд задержался на уродливых силуэтах кроватей и диванов, выступающих из темноты. В голову сразу пришла неожиданная мысль — он вдруг сравнил свою комнату с военным лагерем, где перед боем расположились дружинники. Вот они спят, а воевода Травин расхаживает рядом и думает о предстоящем бое.
«Предки ходили с дружинами на врагов России, завоевывали земли. Если почитать хорошенько старинные книги, то можно найти много рассказов о подвигах Травиных. Обо мне вряд ли кто напишет. Я ведь даже постоять за себя не могу, отпор не дам ни обманщикам в судах, ни профессорам Академии, — с усмешкой думал Алексей Иванович. — Клад ищу. А сам так и не понял до сих пор, что главный клад — это данное мне свыше дарование. Данное для того, чтобы я создавал прекрасные, цельные образы, будоражащие воображение современников и потомков».
* * *
Подав очередное прошение о присвоении ему звания академика, Травин побежал по лестнице вниз, споткнулся и едва не упав, задержался за перила.
«Годы не те, а все признаться не хочу», — сердито подумал он, степенным шагом направляясь к дубовым филенчатым дверям с полуциркульными фрамугами и резьбою.
Оказавший на набережной, он стал было отыскивать возницу, но тут внимание привлек седой мужчина, неспешно приближающийся к зданию Академии художеств. Несмотря на возраст, мужчина вышагивал молодцевато, словно пританцовывая. В его фигуре, в манере держаться как бы любуясь собой, было что-то близкое. Алексей Иванович остановился в ожидании пешехода.
Незнакомец замедлил шаг. Последние метров десять он едва переставлял ноги, хотя шел, как и прежде, прямо. Поддавшись какой-то неведомой силе, Травин сделал шаг навстречу, второй, третий…
— Иван! — пошевелил он губами неуверенно.
— Алексей! — послышался громкий окрик.
Оставшееся расстояние пожилые люди неуклюже пробежали бегом. Тиская за плечи, хлопая по груди, они долго не моги произнести ни одного слова.
Хруцкий перед отъездом из Санкт-Петербурга носил бакенбарды, плавно переходящие в аккуратную бородку. Вьющиеся волосы он расчесывал на пробор. Открытый большой лоб, чуть навыкате голубые глаза и плотно сжатые губы завершали портрет типичного русского интеллигента. От былой красоты и импозантности оставались глаза, в которых Травин прочел ответ: «Ты, мой дорогой друг, тоже выглядишь не лучше».
«Как же он постарел», — думал Травин, продолжая рассматривать Хруцкого.
Но чтобы они ни думали о переменах в лицах, фигурах, никто не осмеливался сказать об этом вслух. Разговаривая о прожитых годах, они избегали даже намеков на преображения, которым их подвергло время.
— Я раньше собирался уйти, — улыбался Алексей Иванович. — Случись — и не встретились бы.
— Зря обо мне плохо думаешь, — пригрозил пальцем Иван Фомич. — Я ведь за тем и шел в Академию наук, чтобы твой адрес спросить.
— Переехал года три назад на другую квартиру, — вздохнув, сказал Травин. — Там же, в Коломне, в доме Человеколюбивого общества проживаю. Все лучше, чем у хозяина. Власов у меня последнее время имел привычку приходить в квартиру, когда ему вздумается.
— Я думал, ты собственный дом заимел, — гоготнул Хруцкий. — Такие перспективы были, помню.
— Был бы и дом, если бы не должки, — развел руками Травин. — Сколько судов прошло. Редко выигрывал. Все больше меня наказывали. В Академию обращался за помощью. Да что она сделает против миллионщиков?
Вдоль набережной сновали пролетки, одноколки, спешно, но важно проезжали дилижансы и кареты. Казалось, все они торопились выбраться из города, над которым в безоблачном небе, растопырив обжигающие тысячерукие лучи, недвижно стояло солнце.
Травин и Хруцкий несколько раз переходили улицу: то забирались в тень деревьев, то спешили к Неве дыхнуть прохладой. Напротив их по реке в разные стороны разбегались прогулочные пароходы. От общества финляндского пароходства с темно-синей окраской корпуса и желтой кормовой частью, высокой и черной трубой. И частные, без кают, покрашенные в зеленый цвет, корпуса которых довершали покатые крыши.
Они вскоре переместились в один из частных пароходиков. Садились наугад в первое причалившее к пристани судно, лишь бы спрятаться от жары, а попали на пароход, маршрут которого завершался на Екатерининском канале — неподалеку от дома, где проживал Алексей Иванович.
— У тебя, наверное, своя усадьба, — продолжил начатый на берегу разговор Травин.
— С чего взял? — стрельнул на него поблекшими голубыми глазами Хруцкий.
— Так не зря же меня про собственный дом спрашивал, — зажмурился от скользнувшего по лицу солнечного луча Алексей Иванович, вроде, как подмигнул.
— Догадливый малый, — мотнул головой Иван Фомич и помрачнел. — Отец в 1839 году умер. Через пять лет после смерти его приобрел я имение в Захарничах Полоцкого уезда. Точнее, купил землю, а уж потом по собственному проекту дом построил и сад заложил.
— Жена, дети?
— Трое ребятишек. Я тебе их покажу — картину привез в столицу. Называется «Семейный портрет». Там они все и есть.
— Ты уезжал, у меня один сын был — Иван. Теперь четверо детей.
— Значит, с Татьяной.
— С ней.
— Да с такой женщиной, как твоя Татьяна, можно до конца жизни идти. Ох, и не зря же мы тогда с Ободовским тебя сосватали! Кстати, как Платон поживает? —
