Александра Шарандаченко - Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки

Почти каждую неделю в школе № 28 (до войны она называлась восьмой) устраиваются церковные песнопения художественной капеллы. Слушать их могут все, особо приглашаются спекулянты. Этим сейчас почет, особенно тем, которые торгуют не только пшеном и солью, но и убеждениями.

Сегодня внимательно просмотрела газету. Это — нелегкое занятие, от него мутит.

Заметно, что продажные писаки утомились врать. Они повторяются, перепевают старые фальшивые мотивчики.

«Паника в Лондоне», «Преследование противника в полном разгаре» — одно и то же, одно и то же! «На восточном фронте» — несколько строк о том, что могут, дескать, натворить бомбардировщики. «Торговля и спекуляция» — клеветническая статья Штепы о советской торговле. В «Письме из Германии» какой-то Федоренко, захлебываясь от восторга, рассказывает о том, что ел булку, умывался… с мылом, часто вкушал пищу вместе с «панами». Интересно, догадывается ли несчастный Федоренко, угнанный в Германию, что он выступает в роли корреспондента «Нового украинского слова»? Видимо, его фамилией воспользовался какой-то гнусный борзописец.

«Открытие в Киеве летнего сада железнодорожников» — статья с рисунком. В саду снуют живые мертвецы, беседка, где продают мороженое по сто рублей за порцию, похожа на склеп.

Мое внимание привлекает статья «Дельфин на службе у человека».

Переписываю ее: «В селе Новограде на Адриатическом море у рыбаков имеются два ручных дельфина, которые прекрасно помогают в промысле. Когда начинается лов сардин, хозяева выпускают своих прытких дельфинов, и они очень хорошо гонят рыбу в невод, установленный на их пути. За свою работу дельфины получают от рыбаков особо жирные экземпляры их добычи.

Однако этот способ был известен уже в старину. Плиний рассказывает, что дельфины, которые помогали римским рыбакам, получали за это своеобразное лакомство, на которое эти существа весьма падки, а именно — хлеб, пропитанный вином…»

Есть и в Киеве свои «дельфины». Они помогают немецким «рыбакам» вербовать «добровольцев», ловить людей арканом для угона в плен, хватать их по ночам; эти существа (они не люди, нет) получают в награду жиры, хлеб, вино. И живут неплохо. До дня народной мести, конечно.

Штепа, Веник, Нина Калюжна, Левка Дудин, Галина Иванова, какой-то Сосуля, фольксдейче и разные «мерзодейче» продались фашистам душой и телом. Это они убеждают людей: «Надо ехать в Германию», но своих детей не посылают, так как освобождены от мобилизаций.

Калюжна, в недавнем прошлом литературный сотрудник одного из наших журналов, печет анемичные новеллы в честь «русоволосых рыцарей, освобождающих Восток». Должно быть, открыла «салон» и вздыхает в сумерках с немецкими «рыцарями», манерная, с претензией на загадочность и привлекательность, вся искусственная, «не от мира сего», какой осталась в моей памяти. Я немного знаю ее по вузу. Еще тогда от нее разило «аристократизмом», и нас всегда удивляло: вот так дочь рабочего! Жила она с матерью (отец умер или оставил семью, не помню) и мучила ее своими капризами.

Под окном бюро снова кукарекает петух. Тошно, под ложечкой сосет: хочется есть. Болит голова. Такая слабость и усталость, что кажется, если лягу, то и не встану. Ну и ладно! Лечь бы, закрыть глаза и пальцем больше не шевельнуть. Пусть лежат незаполненные дубликаты. Какое мне до них дело?

Пусто в желудке, черные круги перед глазами… А петух, дурак, кукарекает. Он счастливее нас: не знает, когда ему перережут горло и сварит, а мы все видим и понимаем.

Утром встретила колонну пленных с косами, они шли под конвоем на луг. Шли они понуро, опустив головы, отводя глаза от встречных. И этим не сладко. Всегда их провожают людские взгляды — осуждающие, подбадривающие, сочувствующие. Жалкая участь: идти под конвоем косить, когда тебя ждет фронт. Один из пленных все же смело посмотрел мне в глаза, и в них я прочитала: «Еще отблагодарим за все! Вы еще увидите и другое зрелище — пленных немцев». Думаю, поняла я правильно.

Гложет сердце. Знакомый тошнотворный привкус во рту, но не только от голода, к нему я привыкла. Не подает ли сердце весть о несчастье? Не случилось ли чего с Андреем?

…Заходила мама, она несла домой болтушку из детской столовой. Налила мне миску. Вот уж противная жидкость, ею легко вызвать рвоту, когда нужно очистить желудок. Мама посетовала, что и сегодня не получим кусочка хлеба. Пора уже давать на восьмой талон, а они еще и на пятый не дали, чтоб им дышать не давало! Напомнила мне: «Не задерживайся, надо кончать прополку». А потом знакомое:

— И что сегодня варить? Пшена не достала, разогнали базар, а из-под полы — сто рублей за стакан перловки. Пожалуй, борщ сварю. Десяток картофелин перехватила за тридцатку. Еще хорошо, что знакомая женщина попалась.

Мама ушла. Передохнув малость, я снова уселась за дубликаты.

24 июля

— Когда, вернувшись с работы, пообедала, то бишь съела мисочку баланды и несколько пригоршен вишни, мама, многозначительно посмотрев на меня, сказала:

— Иди в сад.

Повторять ей не пришлось. В саду под грушей, за кустами георгинов, разлегся и спал богатырским сном Андрей! Загорелый, сильный, в рабочем потертом костюме. Спал крепко, видимо утомленный. И почему он не снял очки? Вот я ему скажу.

Смотрю и не дышу. Будить жалко. Так хочется услышать его голос, поговорить, но сдерживаю себя. Пускай спит. Еще наговоримся. Ведь он здесь, рядом.

Андрей! Свой, родной, особенно дорогой именно сейчас. Близкий, как собственная совесть. Что он принес? Что расскажет? Может, что-нибудь неожиданное, ошеломляюще радостное? Мысль, что вот так же может лежать здесь Михайло, обжигает меня. Сажусь на скамью.

Мальчики тихо (приказ бабушки!) играют возле вишни. Юрик несет мне в тюбетейке вишни и шепчет: «А дядя спит и спит…» Василек зовет брата к себе. Дети с завистью следят за воробьями, которые летят куда хотят и клюют самые спелые вишни. Хлопчикам туда не взобраться.

Пошла в комнату и взяла книгу. Но не читается. Возникает образ Михаила, почти реальный. Смотрю в глаза, ловлю усмешку и мучаюсь желанием видеть, ощущать хотя бы одно мгновение его дыхание, слышать его голос. Прибегаю к единственному способу избавиться от наваждения — перевожу мысль на другое. Гоню прочь мечту. Еще рано терзать себя ею.

На цыпочках подхожу к Андрею. Он спит еще плаще. Мама устроила ему в кустах настоящую постель — с подушкой, простыней для защиты от мух. Андрей смял, сбил во сне простыню, и она оказалась у него на шее. Как беспомощен и кроток спящий человек! Словно ребенок. Наклоняюсь, чтобы прогнать большую рыжую мурашку, которая ползет по высокому загорелому лбу Андрея, но она быстро исчезает в его густой черной шевелюре. Хочется засмеяться, по-детски стукнуть, подшутить над этим сонным добродушным медведем, но совесть протестует, и я тихо удаляюсь в другой конец сада.