Иван Сытин - Жизни для книги

Через некоторое время, когда я опять встретился с Даманским, он конфиденциально шепнул мне:

— Вот какое дело, Иван Дмитриевич… У нас готовится торжество. Пожалуйте к нам на освящение новой церковно-приходской школы и церкви. Все уже готово, но — такая досада — не хватает только на колокола три тысячи рублей. Вы бы шепнули вашему другу Рощину, не захочет ли он пожертвовать?

— Ну, зачем же Рощину… Позвольте уж мне…

Я заплатил по счету финляндского колокольного завода и тут же получил приглашение на торжество и на завтрак в Новодевичьем монастыре.

А за завтраком Победоносцев, стараясь быть любезным хозяином, все шутил на мой счет и говорил начальнику церковно-приходских школ Шемякину:

— Вот, Василий Иванович, у нас тут великий еретик сидит, но, между прочим, он и монастыри строит… Ты бы с ним поговорил, он был бы нам полезен…

Шемякин, большой, грузный мужчина, с лицом мясника, расплылся в улыбку при этой шутке начальства.

— Да я, ваше высокопревосходительство, хорошо знаю нашего еретика Ивана Дмитриевича… Мы с ним, наверное, столкуемся…

После завтрака Шемякин наговорил мне много любезностей, пригласил к себе домой, и я, что называется, не успел и оглянуться, как мы уже говорили о делах и заказах.

— Наши церковно-приходские школы, Иван Дмитриевич, растут, нам нужно много книг, и уж позвольте на вас рассчитывать. Я вам дам огромное количество материалов — и каких материалов! — а ваше дело печатать и поставлять в наши школы…

Я несколько боялся синодского дельца из бывших либералов и не знал, чего он от меня хочет: хочет ли он втянуть меня в синодскую орбиту или хочет деньги нажить. Но очень скоро я понял, что имею дело с простой синодской акулой, жадной, хищной, неразборчивой в средствах.

Победоносцев, вероятно, хотел запрячь меня в синодский воз и сделать «своим еретиком, строящим монастыри», но кучером на этот воз посадить было некого. Знаменитый временщик был так ужасно окружен, что, кроме хищников и рвачей, около него никого не было.

С Шемякиным мы столковались быстро. Он взялся доставить мне целую серию книг для церковно-приходских школ, а я должен был их печатать. Победоносцев же сам читал корректуры многих книг и был очень доволен, что эти книги печатаются в типографии «еретика».

Через год я подвел итоги, и выяснилось, что на этом деле я несу 30 % убытка, а Шемякин получает 20 % чистой прибыли.

В синоде спохватились:

— За что же получает Шемякин? Он не автор книг, но как будто получает авторские… И авторы получают, и Шемякин получает, и Сытин, вероятно, наживает… Зачем нам это, когда у нас есть своя синодальная типография и мы сами все можем печатать?

От меня потребовали оригиналы, и я с величайшей готовностью возвратил их при соответствующей бумаге.

Дело, таким образом, окончилось благополучно, и я ушел из синодской «орбиты» здрав и невредим.

Но когда узнал об этом Победоносцев, он схватился за голову. Лично мне он говорил:

— Зачем ты это сделал? Как это можно? Ведь они все изгадят, а потом бросят, и дело окончится убытками. А чем мы будем покрывать эти убытки? Ах, дураки, ах, пошляки…

Но я уже чувствовал себя спасенным и от убытков и от «орбиты» и не без удовольствия смотрел, как бесится этот временщик. Всесильный, всемогущий перед Россией и бессильный и немощный перед шайкой синодских проходимцев, окруживших его тесным кольцом.

С. Д. Шереметьев

роме Победоносцева, который очень хотел сделать меня «своим» и привлечь мое дело на службу синода, такую же попытку «приручить» меня сделало однажды и цензурное ведомство.

Когда начальником главного управления по делам печати стал князь Шаховской, он предложил мне начать издание «народных» книг в Петербурге параллельно с «Посредником». Это было знаменитое Общество имени Александра III[81], которым мечтали заменить закрытое Общество грамотности[82].

Я, конечно, понимал, что со стороны князя Шаховского это была лишь простая попытка вовлечь меня в правительственную орбиту и сделать Сытина полуофициозным издателем. Но, чтобы не отвечать прямым отказом и больше из любопытства, чем из делового интереса, я пошел поглядеть, что там у них делается и что затевается.

«Дела тут не предвидится, — думалось мне, — а будет, как говорят москвичи, только «потолкуй»».

Разговаривать пришлось с первостепенным русским вельможей, графом С. Д. Шереметьевым, который стоял во главе Общества имени Александра III. Граф жил на Мойке, в знаменитом родовом дворце Шереметьевых, который мог бы считаться одним из самых замечательных частных музеев в Европе.

Здесь, в этом барском старинном гнезде, все носило следы XVIII века и напоминало не столько петербургский, императорский, период нашей истории, сколько царский, московский.

В вестибюле, где свободно могло раздеться 500 человек, меня встретили два ливрейных лакея с важными физиономиями вице-губернаторов. Один из них с заученной почтительностью снял с меня пальто и с такой же почтительностью повесил его на какую-то невиданную, замысловатую вешалку, приделанную к высокой спинке кресла. А другой повел меня к графу.

Маленьким, узеньким коридором, расписанным в стиле царских теремов Московской Руси, мы прошли в небольшую приемную, которая тоже напомнила мне старобоярские или царские терема. Я, впрочем, не успел разглядеть подробностей, потому что меня сейчас же ввели в кабинет графа.

В кабинете я увидел сначала только большой стол, но стол совершенно необыкновенный и невиданный. За таким столом мог бы сидеть разве только Алексей Михайлович, царь и великий князь всея Руси. Покрытый мягкой золотой парчой и ткаными шелками, уставленный эмалевыми бесценными безделушками и эмалевыми же подсвечниками с витыми разноцветными восковыми свечами, этот стол так не походил на деловой стол современного человека, что я диву дался. Но представьте себе мое удивление, когда за столом между витыми красными и голубыми свечами я увидел настоящего русского боярина, как будто собравшегося на соколиную охоту.

Граф сидел на высоком старобоярском кресле, точно на московском троне. На нем был парчовый расшитый шелками полукафтан со светлыми стильными застежками, сбоку на голове — мурмолка[83], тоже расшитая цветными шелками и отороченная блестящей мягкой парчой. Мне так и казалось, что вот-вот этот костюмированный боярин встанет во весь рост среди этого терема с расписными стенами и запоет арию из «Князя Игоря». Но боярин не встал и не запел, а милостиво кивнул мне издали расписной мурмолкой и воркующим барским баском благосклонно промолвил, словно рублем подарил: