Иван Сытин - Жизни для книги

— Ай да Батуев!

Все, что было нужно деревенскому и городскому человеку, Вятка делала сама. И делала с толком, с умом, с понятием. Но нет счастья России па энергичных и деловых людей. Прекрасная жизнь Батуева оборвалась в самом расцвете его недюжинных сил. Он был убит каким-то негодяем на пороге своего дома, и начавшееся следствие так и не выяснило причин, чья Злая рука поднялась на эту цветущую жизнь и кому было нужно, чтобы Батуев ушел из этого мира и оборвал на полуслове свою такую талантливую и такую плодотворную работу.

Издатель «Нивы» А. Ф. Маркс

а выставке 1883 года рядом с моим павильоном была расположена витрина Маркса, издателя «Нивы». До этого времени мы не были знакомы и только тут впервые столкнулись. Симпатичный, с дурным русским произношением немец-издатель очень мне понравился, и мы разговорились.

— Очень хороши ваши картины-премии, которые вы прилагаете к «Ниве», — сказал я. — Но, как иностранец, вы, мне кажется, делаете одну ошибку…

— Какую?

— Да ведь каждый год все картины и картины, этак вы совсем перегрузите вашего подписчика. У него и стен не хватит, чтобы все ваши картины развесить…

Он подумал, пожевал губами и сказал:

— Когда все стенки завесят, я альбом буду давать…

— Да почему же все картины? Вашему подписчику — вы извините меня — совсем не то нужно.

— А что ему нужно?

— Книга ему нужна! Мы народ безграмотный, и картинами нас грамотными не сделаешь.

— А какая же книга ему нужна?

— Да мало ли книг-то. Вам разве не приходила в голову мысль, что при «Ниве» можно бы в виде приложения рассылать наших классиков?

— Нет, эта мысль не приходила мне.

— Произведений наших классиков народ не знает, а ведь большое дело можно бы сделать…

Немец подумал, помолчал, потом посмотрел на меня лукавыми загоревшимися глазами и с напускной небрежностью сказал:

— Нет, едва ли… Дорого стоит… Едва ли…

На этом мы расстались, и я совсем забыл про наш разговор.

Но через год в лавку ко мне пришел приказчик и неожиданно заявил:

— Г-н Маркс просят вас обедать в «Славянский Базар»[80].

Меня это очень удивило, но, чтобы не обижать собрата, я пошел.

Маркс, весь сияющий и радостный, праздничный, встретил меня торжественно, точно юбиляра, и на своем дурном русском языке начал:

— Ну, Иван Дмитриевич, ты мой большой гость сегодня. Я желает угощать… Самое большое и самое лучшее угощение… Все, что ты хочешь…

— Да по какому же случаю? Что такое произошло?

— Ты помнишь нашу встречу на выставке?

— Как же…

— И наш разговор тоже помнишь?

— Конечно…

— Так вот смотри!

Маркс вынул бумагу и протянул мне. Читаю и глазам не верю: он купил у Салаева полное собрание сочинений Гоголя за 100 тысяч рублей.

— Теперь понимаешь, почему я желает угощать? Это наша дружеская беседа дала мне дорогу. Я теперь знаю, что делать и какие приложения давать при моей «Ниве».

Я с завистью поздравил милого немца, а он дружески хлопнул меня по плечу.

Так из простого разговора, из случайно оброненного замечания выросло огромное дело, приблизившее к народу всех русских классиков.

Опасная близость

ой друг, кум и пайщик Ф. Я. Рощин из полуграмотного офени стал крупным книгопродавцом и богатым купцом города Яранска, а затем ушел от мира и построил женский монастырь. Мне вспоминается, как я вместе с ним ездил к Победоносцеву хлопотать о казенной земле под монастырь, и то, какие неожиданные последствия имели для меня эти хлопоты. Рощин явился ко мне на Нижегородскую ярмарку и, по своему обыкновению, без всяких предисловий начал:

— Ну вот, я и пошабашил… Все дело передам моему и твоему другу Михайлову, а сам уйду в новое дело. Поедем-ка, брат, сегодня в Петербург с тобой, мне надо в синод об земле хлопотать, а без тебя я там как в лесу.

Я хорошо знал Рощина и знал, что спорить с ним бесполезно.

— Да неужели же сегодня и ехать?

— А то как же? У меня и времени совсем нет. Надо спешить.

Мне трудно было бросить дела среди ярмарки, но отказать Рощину я не мог. Поехали в тот же день, а на другой день уже были в синоде, в кабинете Победоносцева.

— В чем дело? И что за срочность у вас такая, что сейчас же надо меня видеть.

Рощин в своем черном сюртуке, с золотой медалью на шее, плотный, коренастый, подошел вперевалку к столу обер-прокурора и встряхнул своими длинными крестьянскими волосами с пробором посередине:

— Прошу, ваше превосходительство, разрешить мне построить женский монастырь в Казанской губернии.

И, вынув из кармана географическую карту, он положил ее на стол и ткнул пальцем:

— Вот здеся… Тысяча десятин пустопорожней земли, государственного имущества… Ходатайствуйте, чтобы мне ее пожертвовать для монастыря, а ежели даром не дадут, купить желаю.

— Ну что ж… Дело доброе… Подайте прошение, а там рассмотрят и разрешат.

— Да мне ждать некогда… Мне поскорее надо… Я неграмотный, никого тут не знаю, вас прошу покорнейше, вы разрешите. (Рощин в пояс поклонился.)

— Ну а бумаги у вас, по крайней мере, есть?

— Ничего нету. Здеся надо написать и бумаги, какие нужно.

Победоносцев позвонил, и на его звонок вошел правитель дел синода, ласковый, вкрадчивый, элегантный человек — Даманский.

— Вот, Владимир Петрович, пришли сытинцы, просят разрешения на постройку монастыря, с тем чтобы им землю даром дали… И все сейчас, сегодня, сию минуту. Вы уж, пожалуйста, примите их, выслушайте подробности и сделайте, что можно.

Тон, каким сказал это Победоносцев, не оставлял никаких сомнений, что дело Рощина будет улажено, и притом с молниеносной быстротой.

И действительно, правитель дел Даманский выслушал нас, все записал, а уже на другой день все формальности были исполнены и все бумаги были написаны.

Рощин уехал счастливый и довольный, но мое участие в этом маленьком деле создало в обер-прокурорских кругах убеждение, что Сытин совсем не такой еретик, каким кажется, и что если подойти к нему с надлежащей стороны, то и из него «толк» выйдет и деньги получить можно.

Через некоторое время, когда я опять встретился с Даманским, он конфиденциально шепнул мне:

— Вот какое дело, Иван Дмитриевич… У нас готовится торжество. Пожалуйте к нам на освящение новой церковно-приходской школы и церкви. Все уже готово, но — такая досада — не хватает только на колокола три тысячи рублей. Вы бы шепнули вашему другу Рощину, не захочет ли он пожертвовать?