Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг
«Если к тебе пристал лукавый, тащи его в школу», — говорит Талмуд; то есть единственное средство против искушений дьявола, против всяких плотских страстей — это книга. Янкель, конечно, знал об этом и в следующие субботы, как только входил к нам в дом, он брался за первую попавшуюся ему книгу, с которой не поднимал глаз во все время еды. Однажды я подсунул ему нарочно книгу кременецкого мудреца «Теудо Беисроэль», любопытствуя, какое она произведет на него впечатление. Я знал, что книга эта считалась самою вредною и что имя «Кременецера», как называли ее автора — Левинзона, произносилось не иначе как в сопровождении слов «
» («Да истребится имя его и память о нем»), поэтому я предварительно вырвал первый, заглавный лист этой книги. Янкель, ничего не подозревая, ухватился за анонимную книгу и стал читать предисловие. По мере чтения он, видимо, все более и более волновался, менялся в лице. «Действует, — подумал я, — но в каком смысле?» Дочитавши предисловие до конца и увидев подпись автора, он изумленно спросил меня: «Так это сочинение Кременецера?» Я ответил утвердительно и назвал сочинение по имени. «Да ведь говорят, что «Теудо Беисроэль» — сочинение еретическое, а тут слова святые?» — «Так судят об этой книге и ее авторе только не читавшие ее или лицемеры», — ответил я.После обеда Янкель, вместо того чтобы уйти в клауз, остался у нас, продолжая читать книгу и не поднимаясь с места, пока не дочитал ее до конца. Потом он встал и, взволнованный, бегал взад и вперед по комнате, видимо борясь с самим собою. Мне знакома была эта борьба, это состязание двух начал, двух мировоззрений. «В нем происходит теперь кризис, — думал я, смотря на его взволнованное, вспотевшее лицо, — но какой оборот он примет? Чем окончится этот кризис? Одержит ли верх гаскола или мракобесие?»
— Да, наконец-то я узнал! — обратился он ко мне.
— Что же ты узнал?
— А узнал я, что я на ложном пути… узнал, что я был до сих пор шойте (глупец) и роше (нечестивец).
— Шойте — положим, — сказал я, — но почему же роше?
— А роше хотя бы потому, что живу на чужой счет, — ответил он.
(Левинзон в «Теудо Беисроэлы» посвятил несколько глав язве того времени, состоявшей в попрошайничестве, в дармоедстве, особенно среди ученых и мнимых ученых, взваливавших себя на трудящуюся массу, вместо того чтобы заниматься полезным производительным трудом.)
Янкель с этого времени ежедневно посещал меня, с жадностью читал книги моей запрещенной библиотеки и сделался убежденным ревнителем гасколы, оставаясь по-прежнему искренне религиозным. Он был уверен не только в совместимости Торы с просвещением, но и в обязательности просвещения именно с религиозной точки зрения. Изучение природы, философии, математики, древнееврейского и новых языков — словом, все, входившее в программу маскилим и ясно формулированное и обоснованное Левинзоном, стало для него так же обязательным, как изучение Талмуда, как молитва. «Теудо Беисроэлы» стало для него «Второзаконием».
Я был счастлив, что нашел единомышленника, и притом такого способного и искреннего, с которым можно обмениваться мыслями, да и работать вместе; отказав с согласия мамы Лейзеру-Янкелю, я предложил моему новому другу прекратить кормление по «дням» и поселиться в нашем доме на полном нашем содержании для совместного самообразования, на что он охотно согласился, Это была радостная перемена в жизни обоих нас: я навсегда освободился от хедера и меламедов, а он — от клауза; мы оба вдруг стали независимыми, господами над собою самими и своим временем, и бодро взялись за работу. Вскоре вернулся из дальних странствий и Хаим и присоединился к нам для совместной работы. Занятия наши были строго распределены по часам таким образом, что половина дня посвящалась Талмуду и раввинским кодексам, а остальное время — еврейской грамматике, Библии, теософии и этике, а также совместному чтению и разбору новоприобретаемых произведений новоеврейской литературы.
А еврейские книги всякого рода, как вскоре оказалось, можно было получать и в Копыле. Книжных лавок в Копыле не было. Магазины, лавки, кабаки, вообще всякие торговые заведения были рассчитаны преимущественно на христианскую публику, а местные и окрестные христиане, как безграмотные, в книгах не нуждались. Нуждались в книгах только евреи, и их потребности в этом отношении вполне удовлетворялись странствующим книгопродавцем (мойхер-сфоримом), несколько раз в году приезжавшим к нам на своей тощей клячонке, запряженной в кое-как сколоченную повозку, наполненную до краев книгами. Это был знакомый нам всем сутуловатый, набожный, но с оттенком иронии на лице, добродушный, но, что называется, «себе на уме» еврей — прототип столь популярного теперь, благодаря даровитому копыльцу С.М. Абрамовичу, Менделе-мойхер-сфорима. Остановившись на синагогальном дворе, он, бывало, снимает с себя халат, выпрягает свою лошадку и, насыпав ей немного овса, приступает к раскладыванию своего товара. А «товару у него для всякого» — полный ассортимент, да и спрос на его товар необычайный. Повозку окружают со всех сторон. Тут и старцы и юноши, ученые и простолюдины, мужчины и женщины. Всякому что-нибудь нужно. А он, как человек опытный, догадывается по лицам, что кому предлагать, хотя потребности и вкусы в этом отношении у копыльцев весьма разнообразны.
Найти у этого бородатого, одетого в талис-котон еврея книги просветительного характера я меньше всего мог ожидать. Но спрос не беда. Подошел я раз нерешительно, оглядываясь кругом, и спросил тихо: «Нет ли у вас чего-либо такого?» Он понял меня, и как велико было мое изумление и радость, когда он, порывшись, вытащил со дна повозки книги: «Путеводитель для блуждающих современников» («
»)
