Театр и военные действия. История прифронтового города - Валерий Альбертович Ярхо
В школе существовала и пионерская и комсомольская организации. Они «вели работу». Проводили собрания, слеты, линейки и прочие классные часы. Но все это было… не то чтобы понарошку, а как положено, как в другой реальности. Как голосование за Шверника или «бурные продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию» после зачтения резолюции на собрании трудового коллектива, посвященного подведению итогов работы за квартал текущего года, что бы в той резолюции ни говорилось. Эти две параллельные вселенные – реальная и идеологическая – вполне себе уживались, практически нигде не пересекаясь. Пионеры и комсомольцы вместе с тем были хулиганами, воришками и предводителями уличных ватаг. Одно другому не помеха.
При таких условиях успеваемость и дисциплина были весьма и весьма так себе. Прогулы учеников по несколько дней кряду никого не удивляли. У тех, кого по меркам мирного времени еще могли считать детьми, были уже вполне взрослые заботы и обязанности – на них оставляли дом, пока взрослые работали.
Обычные педагогические приемчики – всякие там вызовы в школу родителей, угрозы исключения, серьезные разговоры в кабинетах директора и прочее в таком роде – не действовали в полной мере. Как вызвать родителей, коли они по 12 часов на работе? И что им сказать? Сами учителя все прекрасно понимали.
Дети и родители за школу тогда не очень и держались. В ней не видели особого проку. Для большинства выходцев из семей рабочих, крестьян, мелких служащих – словом, всех «не начальников» школа-семилетка являлась пределом возможностей. Препятствием для дальнейшей учебы становился пресловутый «стеклянный потолок»[274], то есть некие скрытые обстоятельства, которые не пускают к вроде бы видимой цели.
Незаметно, но совершенно естественно произошло негласное классовое расслоение советского общества. Именно в школе это проявлялось особенно наглядно. В Коломне была (и сейчас есть) школа № 9 в квартале «директорских домов» на улице Октябрьской революции, в прежнее время называвшейся Шоссейной. Учебное заведение с хорошей традицией – изначально «девятка» была «министерской школой» при Коломзаводе, и после революции, когда ликвидировали гимназии, она осталась одна «со старого времени». При застройке новых кварталов города школа перебралась в новенькое здание, построенное в стиле конструктивизма. Там сложился сильный педагогический коллектив. Учебное заведение «держало марку». Там обучались дети «из хороших семей» – сотрудников госбезопасности, милиции, военных, руководства промышленных предприятий и ответственных работников торговли. Они и жили в домах вокруг школы.
Для детей из семей попроще и школы были простенькие. Заботы у учеников этих школ были совсем не те, что у «мажоров». Сама среда, в которой подрастали дети семей рабочих и мелких служащих, не очень располагала к учебе. К тому ж сдерживающим фактором при переходе в старшие классы школы и продолжении учебы в вузе или техникуме была необходимость внесения платы.
Постановлением Совнаркома № 638 от 26 октября 1940 года, подписанным председателем Совета народных комиссаров В. М. Молотовым, устанавливалась плата за обучение в 8–10 классах средней школы, техникумах, педагогических училищах, сельхозтехникумах. Размер взноса варьировался в зависимости от места жительства: в Москве, Ленинграде и столицах союзных республик он составлял 200 рублей в год, во всех остальных городах и селах – по 150 рублей. В высших учебных заведениях Москвы, Ленинграда и столиц республик надлежало вносить плату по 400 рублей на каждый учебный год. В провинциальных вузах платили по 300 рублей[275].
За годы войны многие семьи попали в крайне затруднительное материальное положение. Платить за обучение в старших классах, средних и высших учебных заведениях не могли. Просто не имели возможности. Ведь кроме собственно внесения платы за обучение учащихся надо было полностью содержать. А как это сделать, если в семье не один ребенок, а муж воюет или погиб?
И тогда совершенно естественно возникал вопрос: если семь классов предел, то почему именно семь, а не пять? Велика ли разница? Поэтому рано взрослевшие подростки военной поры и не хотели «ходить в детях», манкируя школой, предпочитали поступать в ремесленное училище[276] или просто пойти на завод, чтобы через месяц-другой ученичества «выйти на разряд» и стать полноценным рабочим.
Между прочим, именно таким путем пошел по жизни первый космонавт мира Юрий Гагарин – после 6 класса он бросил школу и поступил в ремесленное училище № 10 города Люберцы, где получил специальность формовщика-литейщика.
Про контроль вне стен школы и говорить не приходится. Фактически целыми днями до и после школы дети всех возрастов оставались предоставленными самим себе. Жили своей жизнью. Как умели, как им нравилось. Как у кого получалось. Чтобы заработать на мороженое или еще какую-нибудь роскошь военного времени, пацаны подворовывали, торговали папиросами на толкучке, подвизались на побегушках «у больших ребят», уже основательно связанных с криминальным подпольем.
Ворья, бандитов и барыг в городе хватало. Но милиция и чекисты держали ситуацию под контролем, а потому «по правилам игры» лишний раз светиться на улице блатным резона не было. Поэтому с поручениями посылали шустрых на ногу и ничего еще по малолетству не боявшихся пацанов. На них меньше обращали внимания.
Растущие мальчишки в полной мере ощущали постоянную «несытость». На их сознание сильнейшее влияние оказывал уличный авторитет уголовников, которые «прикармливали» ребятню. Сам уклад жизни не очень способствовал воспитанию послушания, подчиненности, почтительности. На улицах торжествовали дерзкие. На них равнялись остальные.
Большой удачей считалось у мальчишек, если им удавалось пристроиться к компании, толкавшей билеты в кино с наценкой. Желающих попасть на какого-нибудь там «Джорджа из Динкиджаза»[277] или «Серенаду Солнечной долины»[278] хватало с грандиозным избытком. По вечерам у касс городского кинотеатра управления кинофикации[279] или Зимнего театра в Боброво народу топилось гораздо больше, чем вмещали кинозалы. Нахальные лезли без очереди. На этой почве возле кинотеатров часто вспыхивали потасовки. Если ты пришел с девушкой на последний сеанс, купить у пацанов билеты было гораздо удобнее. В этом был даже своеобразный шик – взять два билета «по дорогому», демонстрируя даме, что ты состоятельный кавалер и можешь многое себе позволить ради ее прекрасных глаз. Даже, может быть, купить порцию мороженого у «особторговского» лотка.
Откуда у ребятишек появлялись билетики, которые они «толкали» у входа в кинотеатр? Вопрос праздный! Конечно же, из кассы! Продавцы билетов были своеобразной сетью распространителей у кассиров, извлекавших выгоду из своего положения. Они метили места на схеме рассадки как проданные, вносили в кассу деньги – номинальную стоимость билетов, – а билеты с указанными местами передавались посреднику, от него они попадали к мальчишкам. При постоянном ажиотажном спросе билеты расходились мгновенно. Выручка делилась между всеми участниками схемы. Так можно было заполнить половину зала, продавая билеты через кассу только для виду.
Доступная роскошь скудной жизни
Еще у них были голуби. Впрочем, не только у мальчишек. Голуби сводили с ума и многих взрослых. Процветала целая цивилизация голубятников, особый мир, со своей шкалой ценностей. Причем никакого практического смысла в голубеводстве не было. Если в старые времена еще разводили «почтарей» действительно для голубиной почты или специальные породы держали «на мясо», то потом голуби стали просто забавой. Как аквариумные рыбки. Их держали, потому что они красивые и летают.
В голодные годы голубей ели. Кормить птиц, когда самим есть нечего, было бы противоестественно. Но как только жизнь немного стабилизировалась, доставлявшее чисто эстетическое удовольствие голубеводство возродилось. Ведь они такие красивые, так завораживающе прекрасно и свободно летают, а потом возвращаются на свою голубятню, домой! Признают хозяина.
В скудное военное время популярность голубей превратилась в род массового помешательства. Звание «голубятника» определяло статус в уличном сообществе. Человека можно было охарактеризовать коротко, сказав лишь: «Он голубятник с Партизанки», – и все всем становилось про него понятно.
Местом публичной демонстрации богатства голубятников обычно становился стадион. На футбольные матчи голубей проносили за пазухой, и когда забивали «наши», их выпускали, салютуя успеху. Покружив над головами болельщиков, птицы возвращались к хозяину, которому все завидовали. Это считалось настоящим шиком!
Многие уголовники содержали свои голубятни[280]. Это была часть имиджа. Так же, как блатная «феня», кепка-«восьмиклинка», длинное кашне, небрежно обмотанное вокруг шеи, сапоги-«прохоря» с отворотом по верху и голенищами, смятыми «в гармошку», в которые заправляли «с напуском» широкие брюки, походочка вразвалку, распальцовка, «фиксы» во рту,
