Александра Шарандаченко - Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки

Сижу за дубликатами и вывожу в книге «Записей о смерти» знакомые фамилии. Вызываю в памяти образы покойников и сама не рада. Разыгравшееся воображение наделяет их призрачной жизнью и усаживает на диван. Сидят они там и молчат.

Первой возникла из небытия Григоренко Татьяна Степановна. Месяц тому назад или полтора, не больше, она сидела там и плакала по умершему младенцу, а сейчас упорно молчит. Успокоилась: ушла в могилу за ребенком.

Рядом с нею — крепкий мужчина, проживший лишь сорок восемь лет, Степанчук Емельян Васильевич. Ох, как не хотел он помирать, скрипел зубами от злобы на пришедшую смерть и не верил в неминуемый конец. Этот погиб трагически. Возвращаясь из села с продуктами, наскочил с тележкой на мину и был тяжело ранен. Жена, которая была с ним, осталась в живых, лишившись лишь правого глаза, который ей выбило осколком косточки руки мужа.

На колени к «деду» Степанчуку тянется пятилетний Тосик Полегенько, задушенный голодом.

В центре дивана в фате и венке сидит девятнадцатилетняя Галина Савельева. Ее, можно сказать, сразила повестка об отправке в Германию…

Торопливо листаю книгу смертей, чтобы шелестом прогнать эти привидения. Еще больше десятка не сделанных за вчерашний день дубликатов! А со всех сторон меня обступили умершие от туберкулеза, других заболеваний, просто от истощения.

В комнате холодно, хотя на улице сегодня светит солнце. Стараясь избавиться от общества мертвецов, открываю окно и слушаю голоса во дворе. Люди идут в управу с повестками, заявлениями. А кое-кто пришел и без особой нужды. Дома тоскливо, хочется узнать какие-нибудь новости.

Плачет в коридоре ребенок. Кто-то его успокаивает. Должно быть, в отдел труда вызвали мать с грудным младенцем.

Под окном что-то заскреблось, и детские пальчики, грязные, растрескавшиеся, крепко схватились за подоконник, хотят закрепиться на нем. Подхожу. Девчонка лет двенадцати. Теперь она, сорвавшись с подоконника, стоит под окном и горько плачет, вытирая глаза кулачками и размазывая по щекам слезы. Одета, как беспризорница, в ветхое платьице с заплатами. Не переставая лить слезы, девочка подняла на меня большие глаза.

— Чего ты плачешь?

— Где председатель этой управы?

— Зачем он тебе?

Она снова заплакала, заплакала горько, захлебываясь, и слезы, смывая пыль, совсем сделали грязным ее лицо.

— Иди ко мне в комнату!

Нагибаюсь и втаскиваю ее через окно. Отрываю ее ручонки от своей шеи, вытираю ей лицо, усаживаю на диван.

— Рассказывай, что стряслось?

— У меня… сестру забрали. А она у нас как мать. Братик маленький, еще сестричка. Я отпросилась с работы…

Из дальнейших расспросов выяснилось, что ее восемнадцатилетнюю сестру схватили вчера на Подоле во время очередной облавы. Она пришла на базар что-то купить. Работает на винограднике.

Через соседку, дочь которой тоже попала в ловушку, девушка передала детям записку, пишет: сидим на отправном пункте на Лукьяновке, сбежать не удается.

Отца у них нет. Как ушел в прошлом году на село, так и сгинул. До сих пор о нем ничего не слыхать. А мать давно уже померла. Кроме старшей сестры Даши и вот этой Оли в семье еще двое: трехлетний мальчик и пятилетняя девочка.

Оля тоже работает в «виноградарстве». Сейчас у нее одно на уме:

— И что я буду делать с детьми? Что мы будем ку-у-шать?

Я немного успокоила Олю. Она притихла, просит:

— Пойдемте к председателю, тетя хорошая. Помогите же мне, пожалейте.

Закрываю бюро, приклеиваю записку, что сейчас вернусь. Если будет бумажка из отдела труда Куреневской управы и детские метрики, то подольский отдел труда сможет ходатайствовать за Дашу. «Авось удастся упросить председателя», — подумала я и решила действовать.

Председателя мы не застали, пошли к заместителю. Он выслушал и послал к Венику. Тот напустился на девочку:

— Я и тебя пошлю туда! Работаешь?

Оля показала загрубелые руки. Глаза у нее испуганные, вот-вот снова расплачется.

— Вы не кричите, а помогите ребенку, — сказала я по возможности спокойным тоном. — Ведь ее сестра не должна ехать в Германию. На ее иждивении дети.

— А у меня нет ничего общего с Подольской управой. Не мы же ее схватили, не на Куреневке же. Мы вот сегодня сделаем облаву.

Затем Веник напустился на меня:

— Зачем ведете их сюда? Знайте свое дело, возитесь лучше с мертвыми!

У меня перехватило дыхание. Хотела резко ответить и не нашла слов. Но разве такого гада словом проймешь?

В моей руке дрожала рука ребенка. Ушли в бюро и снова уселись там на диване.

Оля внимательно смотрит на меня и ждет, что я скажу, что посоветую. А я думаю, какой бы найти выход. Поразмыслив, говорю Оле:

— Сейчас же иди в Подольскую управу. Метрики с тобой? (Оля утвердительно кивает головой и показывает за пазуху.) Вот напишу тебе заявление, дам записку к одной тете, которая там работает. Не плачь, сестра вернется. В крайнем случае сбежит. Вас троих не оставят на произвол судьбы. Но что бы ни случилось, Оля, обязательно приди ко мне. Ладно?

Девочка утвердительно кивает головой и уходит, оглядываясь на меня. Хоть бы удалось помочь бедняжке!

Если Дашу все же угонят в райх, дети, конечно, найдут приют, приемных родителей. Но она все же сбежит. Жизнью рискнет, но сбежит, голос родной крови окажется сильнее неволи. Так успокаиваю я себя, а все же не перестаю думать о незнакомой мне Даше.

Третий час. Зарегистрировала три смерти, двенадцать оправок принесла заведующая инвалидным домом. Но дубликаты выписать не могу: устала.

До конца работы полтора часа. Буду читать. Дочитываю «Взятие Каджетской крепости и избавление Нестан Дареджан» — главу поэмы Шота Руставели. Сердцу моему дороги Тариэль, Автандил, Придон. А какова сцена встречи Тариэля с Нестан!

Враг не тронул их доспехов и увечий не нанес, Львам они подобны были, а враги их — стаду коз…

Стук в дверь заставил отвести глаза от книги.

— Можно?

— А почему бы нет?

В комнату несмело, неуверенно заходят три девушки. Остановились возле стола и совсем, кажется, растерялись. Смотрю на них, они — на меня.

«Если по брачному делу, то где же тогда женихи?» — подумала я и не удержалась от улыбки. Снова посмотрела на каждую из девушек. Им явно не по себе, и я испытываю тягостное чувство неловкости. Надо прервать затянувшуюся паузу.

— Чем могу служить?

Тут заговорили все трое, перебивая друг друга:

— Спасите! Кто же, кроме вас, может нам сейчас помочь? Завтра уже будет поздно.

— Ваш муж был моим учителем в вечерней школе…

— А я вас знаю по Пуще…