Степан Лопатин - Живая память

- Ха-ха! Немцы чешут теперь пониже спины, придерживают закуску на столах...

- А где-то отмечают сейчас по-настоящему.

- Но нигде не отмечают, как мы. Да и нам едва ли еще придется так. Громче никто не встречает Новый год и не провожает старый. Сила!

- Уж лучше бы не знать такой силы.

- Я вот собирался ребятишек учить в школе...

- Хо-хо! Повзрослели твои ребятишки за это время...

- Итак, на чем мы? Как там у Есенина дальше?

Ефим ушел в воротник полушубка, прищурил глаза, прислонился к темной стене землянки. И продолжил:

Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник

Пройдет, зайдет и вновь оставит дом.

О всех ушедших грезит конопляник

С широким месяцем над голубым прудом.

- Не празднуют сейчас! Какой праздник, если ежедневно ждут вестей.

- Послушаем Ефима...

Не обгорят рябиновые кисти,

От желтизны не пропадет трава.

Как дерево роняет тихо листья,

Так я роняю грустные слова.

И если время, ветром разметая,

Сгребет их все в один ненужный ком...

Скажите так... что роща золотая

Отговорила милым языком.

- Браво!

- Виват преподавателю русского языка и литературы из Улан-Удэ!

- Спасибо. Не успел еще я в школе... - Федяев замолкает, собираясь с духом.

Мы неравнодушны к Есенину, но в нашей памяти сохранились отдельные строки, а тут - весь, без пропусков.

- Что помнишь еще, Ефим?

- Слушайте вот:

Не жалею, не зову, не плачу,

Все пройдет, как с белых яблонь дым.

Увяданья золотом охваченный,

Я не буду больше молодым.

Ефим воспроизводил строки Есенина, а принимали мы их применительно к себе. Не знали мы, почему о литературном герое думалось с грустью, и завораживались звуком слов, стройностью повествования, сожалением о прошедшем времени неизвестного человека. Чем-то похожи мы на него, только едва ли сидел он в окопах и ждал гибели от снаряда и пули. Он скорбел по другим причинам: оттого, что подвергся влиянию времени, спокойному и неизбежному естественному увяданию. Нам этого пока не дано.

...Будь же ты вовек благословенно,

Что пришло процвесть и умереть.

Оптимистическая тирада: что должно произойти, то и случится.

Грустные строки великого поэта трудно найти на книжных полках библиотек и частных собраний) и совершенно невозможно - в окопах переднего края, а у филолога они хранились в емкой памяти.

Тот ураган прошел. Нас мало уцелело.

На перекличке дружбы многих нет.

Я вновь вернулся в край осиротелый,

В котором не был восемь лет.

Кого позвать мне? С кем мне поделиться

Той грустной радостью, что я остался жив?

Здесь даже мельница - бревенчатая птица

С крылом единственным - стоит, глаза смежив.

Есенин писал о себе и своем времени, а похожими чувствами откликались наши души, запрятанные в землянки, окруженные другими условиями. Он откровенен с нами, как с друзьями или приятелями, готовыми понять его.

Несмотря на негласный в то время запрет, любовь к Есенину не ослабевала. Мы просили Ефима еще и еще читать стихи поэта, извлекать их из памяти и могли слушать без конца. Федяев знал много, даже уверял нас: знает всего. Мы не перечили, а наслаждались плавным слогом и яркими неожиданными сравнениями.

Но тут действительность напомнила о себе - послышался залп многих орудий со стороны противника, разрывы окружили землянку грохотом, сотрясая стылую землю и стенки нашего убежища, - в Берлине наступил новый, 1945 год.

- Вот черт - тоже отмечают...

Ответный залп немцев внес ощущение реальности того, где мы находимся. Он не испугал, а насторожил, и настроение было потеряно. Плотность огня мало отличалась от нашей, даже трудно было уловить разницу, хотя мы готовились наступать. Но никто ничего не сказал об этом.

Мы не ответили немцам на их залп: каждый встречал Новый год как умел. И салютовал ему имевшимися средствами.

На наших часах стрелки показывали уже два ночи.

Надо отдохнуть до рассвета, до мутного туманного утра и вступления в полные права нового, незнакомого нам года.

Дивизия вступает в бой

Артиллерийская подготовка атаки планировалась продолжительностью 1 час 45 минут.

- А погодка-то ведь дрян-ная, - нажимая на конец слова, сказал Ширгазин.

- Погода не снимает с нас ответственности за результаты. Твои цели находятся между первой и второй траншеями, а пехота вошла только в первую своих не заденешь. Налеты делать по второму варианту, в глубину.

- Ничего не видно - туман...

- Ну, дорогой, пора перестать ему удивляться, через час-второй развиднеется.

- Вас понял: работаем по второму варианту. - Да.

Разговор этот состоялся до артподготовки, начавшейся в 9 часов утра.

А погода действительно никуда. Безветрие и туман. Зимняя промозглая сырость.

Прошедший с вечера дождичек, впитавшийся в верхнюю корочку снега, сменился легким морозцем. Наползла муть, растворившая дальние предметы, сделавшая все одинаково серым, невидимым, превратившая нас в слепцов, она досадой заползала в наши души. Перестрелка, редкая в такое время, затихла совсем, перестала беспокоить людей в ранние, сладкие для сна часы, все остановилось, примолкло, ожидая приближения рассвета.

Тишина, однако, была обманчивой. Нельзя верить тишине и покою на переднем крае - покоя не было. Утром, в 6 часов, пехота бесшумно проникла в первую траншею немцев и не обнаружила там никого. Первая траншея была пуста! Не видя, мы могли зря бить по первой траншее, бессмысленно тратить снаряды. Поэтому вступал в действие вариант номер два, исключавший из зоны огня первую немецкую траншею.

В первый день боя, 13 января, главную полосу обороны противника прорвать не удалось.

Мы устремились тогда за пехотой, поднявшейся в атаку, и подошли к своей цели номер тридцать. Кирпичная стена дома, где находилась цель, была разрушена - все живое рядом не могло уцелеть.

За второй траншеей пехота попала под пулеметный огонь и залегла. Мы заняли подвал, а сохранившиеся обломки стен использовали как прикрытие для наблюдения. В этот день продвижения не было, безуспешен был и день второй. Огневые позиции не менялись. На третий день после спланированного огневого налета пехота поднялась и захватила деревню...

Деревня стояла в глубине обороны и разрушению не подверглась. Строения выглядели целыми, в них сохранилось еще тепло от протопленных печей, хотя двери не везде прикрыты. В большом одноэтажном доме, бывшем офицерском клубе, мы рассматривали немногие предметы, оставшиеся после немцев, и фотопортрет Гитлера под стеклом, висевший на торцевой стене. Там мы получили по радио команду: остановиться и вернуться обратно. Полк свою задачу выполнил. Мы вернулись в распоряжение родной дивизии, находившейся в резерве.