Время собирать груши - Михаил Яковлевич Грушевский
Вот это – добрый юмор, а то, что сделал придурок в Ростове, это либо расстройство психики, либо преступление.
Еще раз о пародиях
Меня часто спрашивают, что нужно для того, чтобы хорошо пародировать голосом? Должна ли для этого быть каким-то особенным образом устроена глотка или нужно что-то со связками делать? Лично я ничего со связками не делаю, и как у меня там устроено, никогда не пытался изнутри в этом разобраться. Я людей чувствую. Если понимаю, что могу на этого человека сделать пародию, это значит, что я его изнутри понимаю, почему у него такой голос, почему он так говорит, почему он так строит фразы. Мне с ним понятно все.
Прежде всего нужно понять, как человек мыслит. Я не могу механически повторить голос. От того, что я буду какую-нибудь магнитофонную запись слушать тысячу раз, у меня из-за этого не появится голос этого человека. А вот от того, как я поймаю его на каком-то рассуждении, на ходе его мысли, – от этого все и рождается.
Я интуитивно выбираю, кого пародировать. А дальше – уже техника. То есть, условно говоря, какой-то диапазон, потому что считать, что я могу все голоса поймать, это слишком самонадеянно. У меня низкий баритон. На грани перехода в бас, поэтому какие-то голоса мне просто недоступны. А пародия должна легко и естественно рождаться, не натужно, зрители не должны слышать какой-то скрежет несмазанного механизма.
Я очень хорошо помню момент, когда вдруг понял, что Горбачев – это мой персонаж. Перестройка, наверное, 86-й или 87-й год, у него была пресс-конференция, и я в какой-то момент не только словил его голос, но сделал это с опережением. Ему задают вопрос, а я с опережением отвечаю его голосом, и он за мной почему-то повторяет. Не подумайте, что я сейчас говорю постановочно, просто в один момент вдруг понял, что с этим можно работать.
Плюс, конечно, некоторые политики сами очень помогают пародистам, потому что они настолько яркие и у них есть речевая характерность, которую можно схватить. И это произошло с наступлением эпохи публичной политики, которая, кстати, сейчас немножко отошла. Вот ушел Виктор Степанович Черномырдин – и ушла эра политиков, которые любили публично спорить, входили в публичные политические схватки. Может быть, на время. Сейчас более технократически большая политика делается, в основном непублично. И поэтому, мне кажется, мощных харизматических персонажей стало меньше. В каком-то смысле это и хорошо. Но, я думаю, потом будет новая волна, и в политике снова появятся яркие, самобытные персонажи.
А технология у пародиста такая. Я, например, должен почувствовать, что могу в образе этого человека импровизировать, а не исполнять какой-то написанный (неважно, мною или профессиональным автором) текст. Нужно представить себе, что данный человек сидит сейчас на моем месте перед микрофоном и отвечает на вопросы. Если я так этого человека буду чувствовать, то мне будет не стыдно выносить на публичное обозрение свою пародию.
Первым «запустить кого-то в жизнь» – всегда большая удача. Большая удача, когда ты «подхватываешь» человека, который еще не растиражирован в пародиях. Пока не могу предсказание сделать, нет у меня пока ощущения того, какой человек станет новой звездой пародии. Но точно знаю – пародия мне нужна просто потому, что я люблю этот жанр, и мне кажется, что это очень хорошая игра. Пока что не собираюсь куда-то в сундук складывать свои пародии, но я за последние несколько лет точно совершил дрейф от традиционного классического юмора к несколько иному формату. Я сейчас практически всегда выступаю в жанре, который называется «stand-up comedy». Для меня это прежде всего импровизационное общение с аудиторией. Может быть, это временно, может быть, мне потом опять захочется делать какие-то номера. Но все равно я не вернусь в то состояние, в котором был в 90-е или в начале 2000-х.
А что же пародия в чистом виде? Я к этому легко отношусь. Значит, в моем случае, было два момента. Первое: меня по-настоящему пародия захватила в 1974 году, когда я услышал по телевизору выступление Хазанова, как он говорил голосом Озерова. Почему это совпало? Потому что я уже увлекался хоккеем, а там была битва с канадцами, мои кумиры, там Третьяк, там Харламов, и я услышал пародию на близкую мне тему. Я, услышав один раз по телеку, запомнил ее от первого до последнего слова. А в пионерском лагере я случайно был выбран от нашего отряда артистом для участия в самодеятельности. Просто на меня пальцем ткнули. Я не знал, что запомнил это выступление, просто суперстечение обстоятельств. В общем, вышел на сцену. Я думаю, что я совершенно не умел подражать интонации Николая Николаевича Озерова, просто доклад прочитал, дико волнуясь и роняя микрофон. Оттарабанил все от первого до последнего слова, и стал героем пионерского лагеря. Со мной все стремились дружить, старшие ребята меня защищали, никто не смел меня обидеть. Я был звездой. Но это было неосознанное действо. Я ничего толком не понимал, просто болтал заученный текст. Прошли годы. И уже в восьмом или девятом классе школы я впервые сделал осознанную пародию, потому что у нас был новогодний капустник, наш класс его готовил, и, наверное, мои одноклассники и одноклассницы уже знали, что я голосом учителя физики очень похоже говорю. Это уже была, наверное, первая осознанная пародия. Сколько мне было лет? Тринадцать-четырнадцать лет. И это, наверное, было ощущение того, что я приблизился к первой самостоятельной пародии.
Может быть, это случайно получилось. Но у учителя физики была фишка. У него были краски, были какие-то примочечки, как говорится. И еще такой герой, Виктор Адамович, прямо готовый образ. И это было, как я теперь понимаю, обречено на успех. Это был триумф, и, кстати, сам Виктор Адамович стал моим поклонником, признал успех пародии на самого себя, а это очень важно, потому что чаще всего герои пародий категорически не принимают, отторгают и даже обижаются. Вот, например, Ян Арлазоров на меня сильно обижался – до ругани, до просто отношения в клочья. А тогда это было очень важно, потому что это был мой первый самостоятельный опыт. Виктор Адамович принял это, вся школа приняла, даже директор принял. И это сразу сделало меня успешным в масштабах школы. Успех поселил в меня нельзя сказать, что иллюзию, потому что все же получилось, но такое эфемерное ощущение, что я могу стать артистом. Но это было не настолько, чтобы
