Из Курска в Рим. Воспоминания - Виктор Иванович Барятинский
Он вышел из комнаты, но вскоре возвратился и, направляясь к графине Шуазель с большим запечатанным пакетом объявил: “Voici, Comtesse, un paquet adresse en votre nom par l'armée”[441].
Она, не ожидая оттуда никакого сообщения, ни послания, крайне удивилась, говоря: «C'est impossible! C'est impossible»[442].
Но он, показывая ей и остальным сидящим за столом, надпись пакета, уговорил ее, наконец, его распечатать. Графиня вскрыла письмо. Все устремили на нее взоры и мы слышим, что она в неописуемом изумлении восклицает: “Dies vers!”
Уступая просьбам всех, она начинает читать русские. весьма складные стихи.
Графиня хочет передать Соллогубу письмо, но он встает и, не заглядывая в письмо, с большим пафосом читает вслух присланные c армии стихи! Вспыхнули от всего общества рукоплескания, стихи всем очень понравились; заставили поэта повторить чтение, и восторг и веселие были общие.
Все было устроено заблаговременно между Соллогубом и моим братом, и тайна была соблюдена до самого конца.
Князь Воронцов часто посылал просить меня к себе, и беседовал со мною, что доставляло мне всегда величайшее удовольствие. Он был ко мне очень благосклонен и любил говорить о Черноморском флоте, о покойном адмирале Лазареве, которого он очень почитал, о Севастополе, о крае им[443] столько лет управляемом, об учреждении вольных матросов, им созданным и приносящим военному флоту большую пользу и пр.
В одно из этих посещений я сидел с ним в его кабинете. Вдруг он встал и к крайнему моему удивлению, повел меня в свою спальню, прямо к стоявшему там шкафу, взял ключик висящий с брелоками его карманных часов и открыл шкаф.
Я увидел в последнем несколько полок, на которых были расставлены в порядке разной величины с ярлычками и надписями. Я недоумевал, что это могло быть, и подумал, что в них хранятся быть может какие—нибудь необычайные медицинские средства. Тогда старый князь, как будто совершая какое—нибудь таинственное дело, указал лишь на одну, потом на другую бутылку.
Действительно, когда мы сели за стол, я увидел перед своим прибором бутылку старую, заросшую каким—то мхом; на ней висел этикет с названием и историческим очерком вина, обозначающим последние годы 18—го столетия.
Я не мог не заметить, что при виде такого знака благосклонности ко мне князя Воронцова, присутствующие из его свиты и приближенные начали на меня смотреть с каким—то особенным уважением. Я же со своей стороны, стал с таким же уважением смотреть на драгоценное вино, которое, надо сознаться, возбуждало во мне удивление своим ароматом и каким—то необъяснимым престижем, вследствие описания, сделанного самим князем.
После обеда один из его приближенных, кажется, князь Мирский мне объяснил, что внимание, оказанное мне старым князем, пожертвованием одной бутылки этого вина, которое он считал неоценимым сокровищем, было из числа тех, которые мало кому приходилось в последние годы испытать и, что я мог эти гордиться.
Я счел долгом пойти к князю в кабинет отблагодарить его за милость, и с жаром ему восхвалял высокие качества знаменитого портвейна, убедив его, что умел ценить их как следует. Князь был видимо доволен и объявил, что эту бутылку будут продолжать каждый день, пока не осушу, подавать мне к столу.
Пребывание мое в Тифлисе длилась всего не больше 8 или 10 дней, проведенных мною весьма приятно и я должен был спешить вернуться к месту моей службы, дать отчет князю Меншикову в исполнении возложенного на меня поручения.
Распростившись с братом, с князем и княгинею Воронцовыми и всеми лицами, которых я в этом промежутке времени видел каждый день, я пустился в путь и доехал до Владикавказа с сыном наместника, князем Семеном Михайловичем, возвращающемся в Чечню, где сколько помню, командовал еще тогда Куринским полком[444].
Оттуда я следовал далее на перекладных и испытал дорогою, до Севастополя немало всякого рода приключений и обстоятельств, замедлявших мое путешествие.
Бюргеншток[445]
1900
Генерал—меломан и солдаты, занесенные снегом[446]
Возвращаясь в декабре 1853—го года в Севастополь из Тифлиса, куда я возил князю Воронцову известие о Синопском сражении, и, испытав дорогою по Дарьяльскому ущелью и в степях за Ставрополем препятствия всякого рода и разные приключения, я переехал из Тамани в Керчь. Там я взял какой—то легкий открытый экипаж и на четверке почтовых направился к Феодосии.
Погода была ужасная, продолжительные дожди после глубокого снега привели дороги в такое состояние, что езда по невылазной грязи делалась чрезвычайно затруднительною.
В день моего выезда из Керчи, после томительной езды, около девяти часов вечера, лошади, с трудом меня до тех пор тащившие, вдруг остановились и отказались везти далее. Кругом было море глубокой грязи, ни одного жилища, ветер ревел вокруг и шел проливной дождь. Положение было вполне безотрадное. Станции по обе стороны были на расстоянии около 12—ти верст. После часто повторяемых, но тщетных попыток сдвинуться с места посредством неистовых криков нас всех и ударов кнута я велел кучеру отпрячь лошадей, вести их на станцию и возвратиться со свежими лошадьми. Мы сидели всю ночь, я и мой повар, в экипаже, на дожде и холоде, и только с рассветом увидали мы ямщика, подъезжавшего с шестериком почтовых лошадей, с трудом выволакивающих ноги из грязи. Ямщик сомневался в возможности довезти меня до станции и предложил мне ехать в близлежащую, всего в 5—ти или 6—ти верстах, усадьбу, принадлежавшую какому—то генералу.
Я согласился на его предложение, и мы свернули с дороги в сторону; наконец, не без труда, доехали до усадьбы. Там был довольно большой сад, много тополей и двухэтажный дом, весьма похожий на помещичий дом внутренних губерний России, с флигелем, службами и хозяйственными постройками. Я велел доложить о себе хозяину дома. Он весьма радушно принял меня, прося оставаться у него, сколько мне будет угодно. Он отвел мне комнату, где я мог умыться и переодеться, и угостил меня прекрасным обедом с необыкновенно вкусным малороссийским борщом.
Он был старый холостяк, фамилия его была Ладинский[447]. Сподвижник и товарищ знаменитого кавказского генерала и легендарного героя Котляревского[448], он мне много рассказывал про войны тех времен и про подвиги своего друга. Дом его, довольно просторный, был меблирован очень просто: в гостиной диван, стулья и столы были чинно и симметрично расставлены; в
