Из Курска в Рим. Воспоминания - Виктор Иванович Барятинский
Альминское сражение
8 сентября 1854
Вскоре после высадки союзных войск в Евпатории, в первых числах сентября 1854 года, состоя флаг—офицером при вице-адмирале Корнилове, я был послан им из Севастополя к главнокомандующему князю Меншикову[451], который уже при первом появлении неприятельских флотов расположился со всеми собранными им войсками на левом берегу реки Альмы[452], недалеко от впадения ее в море, над деревнею Бурлюк. Я вез князю письменные донесения и некоторые изустные поручения.
Ставка князя была на высотах южной стороны Альмы и в центре линии расположения войск. С этой возвышенности простирался обширный вид. Прямо на север, в расстоянии около 20 верст, были видны город Евпатория и целый лес судов военных всех рангов, купеческих и транспортов. В большую подзорную трубу можно было рассмотреть лагери союзных войск, занимавших огромное пространство. С левой стороны было видно море, по которому по разным направлениям сновали суда парусные и паровые; из последних многие, видимо, делали рекогносцировку и обозревали берег между Евпаторией и Севастополем.
Неминуемо надобно было ожидать наступление союзных войск и большого сражения, но именно в какой день, никому не могло еще быть известно.
Передав депеши главнокомандующему и получив от него обратные поручения, я решился попросить его позволить мне остаться и вместо меня отправить в Севастополь к адмиралу Корнилову другого офицера; так сильно было у меня желание присутствовать при ожидаемом сражении. Он согласился, послал флотского офицера из находившихся при его штабе, кажется, князя Эспера Ухтомского[453], а меня он назначил при себе адъютантом. Я был этому весьма рад и устроился здесь же в одной из палаток его штаба, в составе которого были сын его князь Владимир Александрович[454], полковник Вуич[455], исправлявший должность начальника штаба, капитан-лейтенанты Веригин, Сколков, ротмистр Грейг, штаб—офицер Желобов, который был убит в самом начале Альминского сражения, и статские чиновники Косповский[456] и Грот.
До 7—го числа сентября не было заметно в союзном лагере никаких больших движений, и всё это время с нашей стороны было посвящено на приведение в исполнение диспозиции войск. Строились земляные валы для полевых орудий, укреплялись разные пункты; но, сколько я мог узнать, левый наш фланг, примыкающий к морю около мыса Лукулла и расположенный на высотах, командующих рекою Альмой, считался неприступным, доказательством чему служило то, что не было возведено с этой стороны никаких укреплений. Конечно, можно было на это возразить, что всё это пространство было слишком открыто и подвергалось гибельному огню со стороны моря. Это действительно было так; но мне кажется, что хорошо выстроенные и более или менее замаскированные земляные укрепления могли бы принести большую пользу: мы видели впоследствии при осаде Севастополя, что такие батареи, хотя подвергавшиеся страшному огню с неприятельских батарей, вооруженных самыми сильными судовыми орудиями, держались не дни, недели, а целые месяцы. Несколько таких батарей, расположенных на разных возвышенных пунктах, могли бы обдавать войска, идущие на штурм нашего левого фланга, градом ядер, гранат и картечи. Но ничего, как известно, этого не было. Если бы с самого начала занятия позиции на Альме приняты были энергические меры и если, как мы все говорили, Владимиру Алексеевичу Корнилову была бы предложена временно обязанность начальника штаба, то в самое короткое время могли бы быть доставлены орудия из Севастополя, и сотни моряков, отличных артиллеристов, могли бы весьма скоро обратить Альминские высоты в неприступные твердыни.
Наши войска были одеты в шинели и носили фуражки; касок я не видал. Все офицеры ходили, вследствие приказа по армии, в солдатских шинелях.
На лицах было видно ожидание важных событий; большой веселости не было, но скорее была заметна некоторая беззаботность и, быть может, большое доверие к способностям главнокомандующего. Это чувство, я помню, я сам испытал и многие другие, видя, как казалось, большое хладнокровие и спокойствие князя Меншикова, заслуженного ветерана Отечественной войны и игравшего уже большую роль в войне 1828–1829 годов против турок.
В дни, предшествовавшие сражению, он объезжал иногда, но редко, позиции, и я должен сказать, что ни разу не случалось слышать, чтобы он обращался к войскам с речью или несколькими словами, могущими воодушевлять их и вселять в них уверенность в своего начальника и в самих себя. Тем не менее, все ожидали скорее счастливых для нас результатов от боевой опытности нашего главнокомандующего. Погода была в это время необыкновенно хороша, дни ясные и воздух восхитительный. По целым часам около ставки князя мы, составлявшие его свиту, рассматривали в поставленный перед палаткой большой телескоп позицию и движения в неприятельских лагере и флотах.
Наконец, 7—го числа огромная масса союзных войск, стоявшая лагерем при Евпатории, пришла в движение и направилась к Альме. Между тем, множество судов, снявшись с Евпаторийского рейда, пошли вдоль берега по тому же направлению. В неприятельских войсках ясно были видны красные мундиры англичан и красные панталоны французов и, по мере приближения их, яснее и яснее обозначались разные роды войск, пехота, артиллерия и кавалерия (последней было очень мало).
Перед вечером все эти войска дошли до расстояния приблизительно от 3—х до 4—х верст от нашей позиции и расположились на биваках по ту сторону реки Альмы и деревни Бурлюк. Суда тоже остановились и заняли назначенные им места. Расстояние от неприятеля настолько сократилось, что слышно было ржание лошадей и разные звуки, может быть от передвижений орудий, и даже голоса людей, но всё сливалось в один общий гул. Перед закатом солнца князь Меншиков послал сделать рекогносцировку к неприятельской позиции, состоявшую из одного или двух эскадронов гусар принца Лейхтенбергского полка и нескольких орудий, которые переправились через речку Альму. Вскоре последовали выстрелы, и наш маленький отряд по исполнении порученного ему движения возвратился на позицию.
С высоты ставки главнокомандующего всё было ясно видно, и, конечно, все взоры были устремлены вниз. Вдруг показалось несколько всадников, которые поднимались на гору, прямо по направлению к ставке князя. По приближении их мы видим офицера в красных панталонах без шапки, сидящего на коне и конвоируемого несколькими гусарами, из которых двое держали его лошадь за узду. Князь Меншиков стоял со всем своим штабом, и всадники подъехали к нему. Князь спросил фамилию пленного офицера, но первые слова его были: «Monsieur le commandant en chef, je dois me plaindre de vos soldats, qui m'ont traité d'une maniéré très rude et m'ont arraché les pans de mon uniforme»[457]. Действительно
