Любовь в Венеции. Элеонора Дузе и Александр Волков - Коллектив авторов
С самой ранней юности Дузе чувствовала себя связанной со своим временем. Даже в эпоху Сарду и Дюма, вдыхая жизнь в героинь их пьес, она показывала судьбу женщин своего времени, касалась волнующих ее проблем. «Обновление или смерть», – таково было ее кредо. «Остановиться в искусстве – это значит отступить», – говорила она. А новое в то время, если говорить о театре, кроме дАннунцио, несли произведения Уайльда, Гофмансталя, Метерлинка, Толстого и, наконец, Ибсена, Чехова, а в поэзии – Рембо, Верлена, Малларме, Рильке[256].
Непреодолимая потребность совершенствования толкнула ее к произведениям Шелли. «Какое светлое имя – Шелли! Как он любил жизнь, не искажая при этом истин». Она читает Еврипида, Метерлинка. Потом находит и выбирает для постановки «Монну Ванну» Метерлинка, которую Адольфо Де Бозис переводит для нее на итальянский. Она следит за его работой буквально день за днем, помогает советами. Так, переходя от бурных порывов надежды к моментам душевного упадка, она медленно пробуждается для новой жизни. «Сегодня вечером иду на "Дочь Йорио", и сердце не дрогнет. Люблю жизнь. Работать и иметь желания – вот что имеет значение», – пишет она Де Бозису 15 апреля. Она снова полна сил.
С 3 мая по 17 июня 1904 года Дузе начинает сезон в миланском театре «Лирико». Она ставит «Даму с камелиями», «Кукольный дом» и «Монну Ванну». В одной из рецензий, посвященных ее выступлению, Лепорелло отмечал, что «романтическая героиня Маргерит Готье благодаря Дузе приобрела новый аромат юности и элегантности»[257].
Заслуга в том, что Маргерит у Дузе помолодела, отчасти принадлежала, несомненно, Жану-Филиппу Ворту[258]. Дузе познакомилась с ним во время своего пребывания в Париже в 1897 году. С тех пор он до конца жизни остался ее преданным другом, бескорыстным и горячим помощником. В рецензии Лепорелло отдается известная дань его участию в спектакле. «Маргерит появилась в новом облике – в белом пеплуме, украшенном брызгами бриллиантов, переливающихся всеми цветами радуги, как образ мечты и поэзии… Казалось, актриса решила представить свою героиню в образе символической белой камелии, подобной той, которую она дарит Армандо после их первого объяснения»[259].
Далее критик подчеркивает, что игра Дузе опровергла тех, кто отрицал гибкость и многогранность ее таланта. «Несколько лет тому назад ее игру в "Кукольном доме" можно было бы назвать более яркой. Теперь же ее переходы от радости к горю, от улыбки к слезам едва заметны, проходят как бы на полутонах. Прежде игра ее действовала на зрителей мгновенно, теперь она стала глубже и производит более сильное впечатление. Раньше она лишь интуитивно угадывала ситуацию, в которую попадала ее героиня, и настроение ее в данное мгновение. Теперь же она полностью отрешается от своего я, словно впитывает в себя душу своей героини, которая живет в выражениях ее лица, в интонациях голоса; актриса ни на секунду не выходит из образа, ни на единое мгновение не забывает о нем. В "Даме с камелиями" она – существо, сотканное из грез, в "Кукольном доме" – вполне земная, очаровательная женщина, которую сама жизнь преображает и толкает к бунту. Дузе одержала победу также в "Монне Ванне", однако, достигая в этой роли высот актерского мастерства, она все же не может сделать значительнее произведение. Героиня пьесы не вызвала симпатий в исполнении Жоржетт Леблан на сцене французского театра, весь талант нашей великой актрисы смог вдохнуть в нее теперь тоже лишь видимость жизни»[260].
Возобновив свой старый репертуар, Дузе снова отправилась в заграничное турне. В Вене она встретилась с публикой, которая уже знала и восторженно принимала ее в период наивысшего расцвета актерского мастерства, когда она была захвачена мечтой о новых путях в искусстве. Были там и друзья, видевшие ее в минуты растерянности и разочарований, когда она была подавлена театральной рутиной. Теперь они нашли актрису, сумевшую, сочетав вечно прекрасное и быстротечное, преобразив страдания в высшую любовь, обрести силы для новой жизни на сцене.
Спектакли Дузе проходили с 4 по 15 октября в «Театр ан дер Вин»[261]. В последний вечер, после окончания спектакля, под гром оваций ее осыпали белыми камелиями.
С 16 по 25 октября Дузе – уже в Будапеште. «Плыву под парусами, – писала она Эмме Гарцес, – как тот, кто избрал определенный путь. И в то же время где-то в глубине моего существа я постоянно слышу какой-то внутренний ритм, который несет меня всегда вперед, и подчиняюсь ему. Что я найду в конце этого бесконечного бега? Может быть… тайное удовлетворение от того, что всегда послушно следовала своей судьбе. Возможно. И все, на что я надеялась, и все пережитое забудется мною».
С 30 октября по 13 ноября Дузе гастролировала в Берлине. Уго Ойетти писал об этих гастролях: «…В ее черных волосах уже много серебряных нитей, а в глазах ее всегда светится доброта; лицо ее бледно, но в голосе ее больше страсти, чем когда бы то ни было. Жизнь утомила и сделала ее утонченной, но от этого искусство артистки, когда она захочет, проникает в сердце, как кинжал. Закатное небо всегда глубже утреннего, и тому, кто им любуется, оно внушает почти религиозный трепет. Да, я сказал "религиозный”, не удивляйтесь. Кто не слышал, как иностранцы говорят о Дузе, тот никогда не сможет представить себе того преклонения, почти фанатического, с которым они относятся к этой удивительной женщине. У себя в Италии мы восхищаемся ею, любим ее, гордимся тем, что она своим искусством вот уже двадцать лет открывает миру то лучшее, что есть в нашей душе: сильную и стихийную страсть, власть улыбки сквозь слезы и красноречивость молчаливого взгляда, полного тревоги. Она говорила для нас и своим именем прославляла Италию.
И все же боготворили ее только иностранцы. Каждый раз, когда она возвращалась в Италию, казалось, что публика, большая часть публики, идет на ее спектакли только затем,
