Виталий Сирота - Живое прошедшее

Когда понадобились дрова, я зашел к бабушкам, чаевничавшим в одной из изб, и спросил, можно ли взять дрова из поленницы рядом с соседним заколоченным домом, в котором еще недавно был магазин. «Конечно, можно», – участливо ответили бабушки. А через день-другой ко мне подъехал на крепком коне основательный русый пожилой мужчина. Оказалось, что это бригадир местного колхоза Алеша, живший в соседней деревне, – «царь», как он сам себя называл, тех мест. Начальственно, чуть тесня меня грудью коня, Алеша спросил, почему я взял чужие дрова. Я сослался на разрешение бабушек. Бригадир, покровительственно и беззлобно посмеиваясь, сказал, что эти же бабушки и сообщили ему о моем незаконном деянии. Я был обескуражен. Вообще, за многие годы поездок в те края я так и не понял их жителей окончательно. Не хочу сказать, что люди в Ленинграде были лучше, но мне они казались, бесспорно, более понятными, предсказуемыми.

Помню, в одной из деревень я спросил местную бабушку, далеко ли до соседней деревни. Ответ был неопределенным: «А как идти». Я упорно, но безуспешно пытался получить более конкретную информацию. Бабушка, уклоняясь от прямого ответа, так ничего мне и не сообщила. Этот случай мне помнится уже почти сорок лет. Что в моем вопросе было неприятного или опасного? Никого из моих знакомых вологжан не удивил мой рассказ. Но никто из них не мог объяснить мне поведение бабушки. Недавно похожую сцену я вычитал у Тургенева в рассказе «Три встречи». Герой рассказа, молодой помещик, тоже отчаялся получить внятный ответ от встречного крестьянина: «Зная по опыту, что из русского человека, когда он примется отвечать таким образом, нет никакой возможности извлечь что-нибудь толковое… я махнул рукой».

Ремонт в купленной избе делали сами. Соседка-почтальон, проходя мимо, поинтересовалась, чем мы заняты. В тот момент я менял проводку. Изоляция на проводах крошилась под руками; ее почти не осталось. «Дело, дело, – сказала соседка, – нам бы тоже надо, а то, как включишь свет, искры по проводам так и шуркают, так и шуркают».

Следующей весной, когда мы вновь приехали в Леушкино, оказалось, что окно разбито, а в покрашенной при ремонте оконной раме, прямо в перекрестии реек, виднеется пулевое отверстие. Сплюснутую пулю Татьяна нашла в комнате. Думаю, стрелявших раздражала побеленная исправная рама окна. Скорее всего, стреляли охотники, мужчины из семьи почтальона. Во всяком случае, соседка буквально побелела, когда Татьяна ей сказала о найденной пуле и намерении сообщить в милицию. Опыт общения той семьи с правоохранителями был печальный – одного их сына до смерти забили в вологодском отделении милиции и скрытно похоронили как бомжа. Добиться правды эта семья, конечно, так и не сумела.

У многих, если не у большинства, мужчин в тех краях были судимости, в основном за пьяные драки, иногда – за убийства. Наш сосед Дмитрий в начале 1950-х совсем молодым человеком получил большой срок за пьяное убийство невесты из ревности. В заключении он строил какие-то подземные бетонные сооружения в Москве и Подмосковье.

Годы неволи он вспоминал не самыми плохими словами – по сравнению с жизнью в колхозе в военные и послевоенные годы в колонии было не так уж плохо: у заключенных был хлеб, иногда даже белый, постельное белье, библиотека – прочел Митя в тюрьме очень много. То, что заключенным тех лет жилось не хуже, чем вологодским колхозникам, подтверждает в воспоминаниях «Моя тюрьма» репрессированный филолог Е. Мелетинский: «Местные жители нисколько не жалели заключенных и даже отчасти завидовали им, так как вологодская деревня голодала уже несколько десятилетий, а здесь был хлеб» (Звезда. 1994. № 6).

Увидел я Дмитрия первый раз, когда мы въезжали в только что купленный дом. На нашу избу выходила задняя стена его дома. К стене был пристроен туалет из некрашеных сине-серых от времени досок, приколоченных друг к другу не просто неровно, а каким-то хаотически случайным образом. Окном был неправильной формы вырез, скорее даже случайная дыра в досках. В этой-то прорези я и увидел первый раз лицо соседа. Он долго, думаю десятки минут, застыв, смотрел на нас, появившихся по соседству… Ему тогда было лет пятьдесят.

Когда мы купили избу, входная дверь висела на одной петле и запиралась прутиком. Я, не будучи мастеровитым человеком, сделал, как умел, новую дверь, покрасил ее и с гордостью повесил. Уезжая на зиму, запер дом на новенький замок. Приехав весной, мы увидели, что дверь грубо сломана, но в доме ничего существенного не пропало. У соседей-дачников тоже все было на месте и цело. Я поправил дверь – следующей весной все повторилось. К счастью, старую дверь я не выкинул. Сняв новую, я вновь навесил на ту же одну петлю старую дверь, и, уезжая, мы заперли ее на прутик. Весной все было цело!

В вологодской деревне Леушкино. Слева – Дмитрий Николаевич (Митя)

Мой тесть, коренной вологжанин, рассказывал: на сельских праздниках бывало так, что, несмотря на все желание собравшихся подраться, подходящего противника рядом не оказывалось, и тогда ножом ударяли корову или лошадь. Я такого, к счастью, не видел, но вот некое подтверждение слов тестя в стихотворении «Снуют. Считают рублики…» вологодского поэта Николая Рубцова, знатока и патриота тех мест: «Не знаю, чем он кончится – запутавшийся путь, но так порою хочется ножом… куда-нибудь!» Даже не «кого-нибудь», а «куда-нибудь»!

Недавно, пытаясь понять подобные загадки в поведении местных жителей, я перечитал стихи Н. Рубцова и не нашел в них упоминаний о каких бы то ни было контактах с односельчанами. Почему? Почему земляки интересовали его гораздо меньше, чем природа родного края?

Особенности характера вологжан лучше других, пожалуй, показал Александр Вампилов – притом что жил он в Иркутске и описывал своих земляков. Его пьесы созданы как раз в конце 1960-х – начале 1970-х, и персонажи их похожи на многих моих вологодских знакомых, правда именно горожан среднего возраста, а не деревенских жителей.

Верно говорится: «Не стоит село без праведника». Был такой человек и в нашей деревне – пожилой инвалид Александр Осипович Соколов, дядя Саша. У него в избе мы останавливались, пока не купили свою. Дядя Саша всегда радостно встречал нас, с интересом расспрашивал о жизни в Ленинграде. Узнав, что в магазинах у нас можно купить даже всякие разносолы, он удовлетворенно кивал головой и говорил: «Так и должно быть. Ведь у вас иностранные гости бывают». Рассказывая здесь о дяде Саше, я употребил слова «радостно», «с интересом». Подобные эмоции не были свойственны его землякам.

Помню один его рассказ о послевоенных годах, когда дядя Саша работал (вероятно, сторожем) на зерновом складе. Как-то пришел к нему начальник с проверкой. Пришел в широченных по тогдашней моде галифе. В штанины галифе проверяющий плотно насыпал зерно. Штанины надулись и затвердели. Когда он вышел на улицу, галифе расстегнулись от тяжести, и начальник оказался в спущенных штанах среди кучи зерна.