Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг
А вот Лейбке-«святой», этот счастливый человек, несмотря на удручающий его геморрой! Он, молясь, не жалуется, не плачет; наоборот, он весь сияет, сияет и шишка на его лбу! Помилуйте, ведь он близкий Богу человек! А что его, Лейбке, в будущем мире ожидают величайшие почести, в этом он вполне уверен. Даже жена Лейбке, хотя она всего только женщина, и та понимает заслуги его, и она холит его, поит козьим молоком и позволяет ему по целым дням и ночам сидеть в клаузе. И Лейбке, ценя заслуги своей жены, дал ей формальную расписку в том, что уступает ей половину ожидающих его в раю благ. И если принять во внимание обилие благ, предстоящих ему там, и краткость человеческой жизни по сравнению с вечностью, то вы поймете, как щедро наградил Лейбке свою жену и как дорого платит он за козье молоко!
Что сделалось с Шайцею? Смотрите, этот скряга принес фунт свечей и передал его шамешу для клауза! Что случилось? Ага! Догадываюсь: сегодня тираж польской лотереи, и он хочет подкупить Господа Бога, чтобы Тот наградил его выигрышем. И вот он теперь умоляет Его: Боженька, дорогой Боженька, у Тебя теперь самый удобный случай осчастливить меня, раба Твоего верного! Вот я Тебе и фунтик свечей в дар принес, заплатил пятнадцать грошей наличными деньгами. А ведь какие-нибудь десять — пятнадцать тысяч для Тебя ничто, да ведь притом эти деньги не из Твоего кармана. Я же на эти деньги достану для моей Ривочки ученого жениха. Тебе же приятно будет!
Клянусь вам шишкою р. Лейбке «святого», что так именно он теперь беседует с Господом Богом! Мошенник, надуть хочет Бога! За фунт сальных свечей — большой выигрыш! Впрочем, дело более чем сомнительное. Из выигрыша ничего не выйдет, пятнадцать грошей пропадут даром, и он на себе волосы будет рвать.
А вот Лейзерке, — у того желания высшего порядка! Что ему крупник, что ему выигрыш! Ему только Мессию подавай! Представляю себе изумление Мессии, если бы тот вздумал прийти сюда. Что бы он мог предпринять, какие походы начать, какое государство устроить с этими скелетами, с этими изможденными телами и извращенными умами? Он бы плюнул, уверяю вас, и десятому заказал бы не заглядывать сюда!»
— А тебя люблю, — обращается он к вошедшему добродушному толстяку-пекарю Шимону, взяв его за рыжую бороду. — Какие плечи, какие ручищи! Какая борода и какое брюхо! Вот это — балабос (зажиточный обыватель)! У тебя, Шимон, мой дорогой, всего есть вдоволь, только мозга маловато, но его вполне достаточно на то, чтобы печь хорошие крендели. А крендели твои, надо тебе отдать справедливость, очень вкусные. Я их очень люблю и тебя люблю. Ты человек цельный, здоровый и трудящийся, не то что эти святые дармоеды! Мешок (с молитвенными принадлежностями) у тебя большой и молитвенник толстый-претолстый — зато этим уже Ограничивается вся твоя «божественность». Помолился сколько и как предписано — и баста! Больше с Богом дела не имеешь. Отдав Ему, все что Ему следовало, с полным правом сядешь за миску крупника, и опять за работу! Опять за печение кренделей! Молодец, Шимон, молодец!
Кто же был этот юноша и откуда у него взялись такие смелые речи? Это был Гершон, сын упомянутого выше копыльского раввина р. Вера, В раннем детстве лишившись отца, он вырос без надзора и руководительства. Мальчик был одарен эстетическим чувством и умом не быстрым, но глубоким и аналитическим. Читал он немного, но в том, что читал, он доискивался глубины, основ; не любил ничего неясного, туманного, но раз мнение было им обсуждено и сознано, он его уже держался до конца. К убеждениям своим он относился серьезно и готов был вести за них борьбу со всем миром.
Роясь в отцовской библиотеке, пятнадцатилетний Гершон наткнулся на четыре книги, не бывшие в ходу в Копыле и обратившие поэтому на себя его внимание. Это были: «Эмунос Ведеес» («Верования и познания») Саадии Гаона, «Милос Иигоион» («Логика») Маймонида, написанная на основании логики Аристотеля, с комментарием Мендельсона, «Федон» — сочинение Мендельсона, содержащее рассуждения о бессмертии души, вложенные в уста Сократа, и «Шире Тифэрес» Вессели — поэма о выходе евреев из Египта. Книги эти, бесспорно, хорошие, но знаю многих, которые, прочитав их, преспокойно переходили, так сказать, к очередным делам; в пылком же Гершоне они произвели революцию, совершили переворот во всем его мировоззрении, открыли ему новый, неведомый дотоле мир. Книги эти не могли обогатить его познаниями, но дали его уму новое направление, указали ему новые пути. В «Шире Тифэрес» Вессели он впервые познакомился с новоеврейскою поэзиею. Теплота чувств, чистота слога, возвышенность мысли и благозвучие рифм этой поэмы так его восхищали, что он не мог расставаться с этою книгою, толковал ее всем встречным, утверждая с полною уверенностью, что она написана по наитию Св. Духа, и ставя ее на одну доску с книгами пророков.
Не менее, если не более, подействовали на него три названные выше книги философского содержания. В них он восхищался новым для него трактованием высших мировых вопросов, опирающимся не на традицию и не на Откровение, а на разум, притом на разум свободный, смелый, самодовлеющий, не нуждающийся ни в ком и не признающий над собою никакой власти, никаких законов, кроме законов логического мышления. От явлений простых, дознанных опытом и воспринятых нашими пятью чувствами, мало-помалу, путем ясных логических умозаключений, от которых, как от математических теорем, нельзя отступить на волос ни направо, ни налево, они, эти смелые мыслители, доходят до решения высших богословских и философских проблем, до тайн мироздания, до сокровенности Божества! Служение Богу и добру не на основании предания и слепой веры, а на основании внутреннего убеждения, достигнутого путем познавания сущности Бога, источника добра, — вот высший идеал человека! Этот идеал осуществили своею жизнью и деятельностью Маймонид и Мендельсон, и еще более их прототипы — Аристотель и Сократ. Этих языческих мыслителей Гершон считал выше самих пророков, которые достигли познания Бога посредством Откровения, а не посредством изучения Его свойства из дел Его, как эти великие язычники. Из этих двух гениев рода человеческого, Аристотеля и Сократа, Гершон особенно благоговел пред последним. Сократ, всю жизнь стремящийся к истине и везде ее провозглашающий, Сократ, сознающий свою правоту и свое превосходство над обвинившею его толпою и спокойно выслушивающий вынесенный ею ему смертный приговор; Сократ,
